Очтоянаписал.
Наконец-то могу набить для этого шапку. Фух)
Фендом: To the Moon
Название: Контрабанда мечты
Персонажи: Нил Уоттс, Ева Розалин
Рейтинг: PG-13
Жанры: ангст, повседневность, songfic
Краткое содержание: "Может, он обернется, а нас уже нет. При работе такой на разговоры нет времени. И он схватился за грудь, чтоб сердцу не выпрыгнуть в этот синий слепящий свет…"
Cкачать Мельница Контрабанда мечты бесплатно на pleer.com+++...до рези в глазах, до дрожи в коленях.
По понедельникам «Зигмунд» напоминает всамделишное разбойничье логово.
По меньшей мере, этим страдает этаж, где находятся кабинеты выездных докторов, ведь раз в семь дней самый главный начальник – в каком бы состоянии ни были дражайшие подчиненные, – собирает всех на летучку. Разгромную, надо сказать, и весьма нудноватую. Пока шеф распинается о стоимости машины, которую умудрился вновь раздолбать какой-то там неудачник, доктора зевают в кулак и тайком посылают коллегам улыбки. Иногда, из-за напряженного графика, они не видят друг друга целыми днями; словом, когда летучка заканчивается, конференц-зал пустеет мгновенно. Пока самый главный начальник тоскливо перебирает бумаги, по большей части счета, сонные, неторопливые в общем-то мужчины и женщины оживают, расходятся по углам – и говорят-говорят-говорят.
Всегда об одном и том же.
О пациентах, о том, кто что успел прочитать в угасающем взгляде клиента по ту сторону монитора. О том, чья мечта безумней и ярче, о тех, кто перед финальным рывком трепал нервы почтенным специалистам вплоть до образования преждевременной седины. Последние запоминаются чаще, истории их со временем обрастают определенным количеством лишних подробностей – не таких, чтобы превратиться в откровеннейший блеф, но достаточных, чтобы имя клиента за ненужностью стерлось. Однако останется имя доктора. В «Зигмунде» знают цену хорошим историям; один пациент – один доктор, не тронь не твое. В «Зигмунде» принято говорить лишь о том, что видел своими глазами. На чужие истории не замахиваются, это – негласный закон.
Отработав свой первый месяц на «Зигмунд», происходящим по понедельникам Нил был весьма недоволен. И дело даже не в его, в недавнем прошлом студента, моральных принципах – личные дела пациентов нельзя раскрывать, но черт с ним! Из шаткого равновесия Уоттса выводило то, как коллеги поглядывали друг на друга во время действа, все эти заостряющиеся от волнения лица и многозначительные паузы, когда мимо проходит шеф. Самых громких коллег Уоттс и вовсе окрестил про себя ворами. Правда, действовали оные исключительно из любви к искусству и имели каждый по здоровенному тряпочному мешку. Раз в неделю мешок, благо воображаемый, протаскивался сквозь пост охраны и под чашечку кофе демонстрировался всем-всем желающим. Над словами, над историями тряслись; а еще ими, кажется, приторговывали.
Держать в голове подобное сложно, и доктор Уоттс, покипев какое-то время, однажды собрался с духом и как есть все выложил доктору Розалин, за что получил от напарницы взгляд. Пожалуй, смотреть так могла только Ева, ну и, возможно, еще пара-тройка представителей семейства кошачьих, непременно больших и весьма плотоядных. Правда, в этот раз сонная, зарывшаяся в бумаги и со следами чернил на щеке доктор Розалин как-то незаметно сменила гнев на сочувствие. И объяснила: работа у всех здесь такая, промолчишь – станешь не доктором, а пациентом, и не в «Зигмунде», а в заведении, где стены мягкие и обитые войлоком. Те, у кого на глазах каждый день умирают, в конце концов, люди, имею право на свои маленькие странности.
После они молчали и думали вроде бы о своем, но на самом деле – об общем.
К тому моменту их славный дуэт самостоятельно отправил на тот свет двоих, старика и старушку. Нет, на самом деле все прошло хорошо, волновались начинающие тогда еще доктора больше, чем встретили на своем пути неприятностей. Бодрый старикашка радовался их приходу почти как ребенок, а последним порывом почтенной дамы было пребольно ткнуть Уоттса пальцем под ребра, вздохнуть и взять с Розалин клятвенное обещание накормить молодого человека, пока тот не повторил ее, дамы, сегодняшний подвиг. (Обещание напарница, надо сказать, не выполнила, хотя не то чтобы Нил об этом сильно жалел.) «Зигмунд» пользовался скандальной, но все-таки популярностью, редкий день обходился без телефонных звонков. Двое были только началом; и сколько – от них – до пресловутых маленьких странностей? Сколько – до шепотков по углам, полного игнорирования начальства и горящих глаз, едва речь заходит о чьей-то кончине?
Под окнами кабинета, пока еще одного на двоих, в тот день опять кто-то протестовал. Выкрики были невнятными, плакаты рисовали хоть и в порыве чувств, но явно на скорую руку. В выходные и праздничные дни площадь перед зданием корпорации всегда заполнялась народом, из чего Нил сделал вывод, что большинство протестующих – глубоко несчастные одинокие люди, которым банально нечем заняться помимо работы. Разглядывать их он не любил: нервировали количеством. Зато Ева первое время не отходила от окон, что нервировало еще больше.
Не нарушая молчания, Розалин тогда резко встала из-за стола. К окну она просочилась быстро и как-то бесшумно, кипу отчетов, готовых обрушиться с подоконника на пол, поймала не глядя и сдвинула в угол. Уселась. Позже, наравне с истово детективным образом мыслей, предусмотрительность по отношению к бумагам станет профессиональным навыком обоих, а пока ловкость напарницы восхитила Уоттса как и… многое прочее, в общем-то. А вот улыбка, быстрая, на уголках губ, оставила в некотором недоумении. Он так и замер – удивленный, со вскинутой в предупреждающем жесте рукой.
– Контрабанда, – наконец произнесла Ева. Взглянув вниз, нахмурилась, и солнце мелькнуло бликами на распущенных волосах. – Понял? Не воры они, а контрабандисты. Мечту сквозь этих протаскивают.
Как-то так Нил и начал считать всех их – коллег по работе, знакомых и не знакомых, – извращенного рода контрабандистами. А потом «их» как-то плавно превратилось в «нас», и от надежды в глазах стариков перестали подрагивать руки, и работу на «Зигмунд» он не променяет ни на какую другую.
В конце концов, где еще можно начинать рабочий день с… пряток!
Правда, перспектива быть обнаруженным в ходе оных прямо ведет к больничному отпуску, а Ева, прознав про очередной такой случай, дуется как минимум до конца недели. То, о чем доктор Розалин не узнает, настроения ей не испортит, а Нил сделает все, дабы напарница оставалась не в курсе его похождений. Возможно, раз в пару месяцев он явится на работу пораньше, уложив вещи в рюкзак. Возможно, даже пешком – чтобы сначала издали наглядеться на митингующих, а потом, натянув капюшон, влиться в многоголосую и многорукую толпу.
Суть в том, чтобы пройти незамеченным. Подмахнуть кому-нибудь из особо активных, покричать вместе с ними, сорвать голос, получив несколько одобрительных хлопков по спине и плечам, а потом вдруг нырнуть к вечно закрытой калитке. Доктора корпорации «Зигмунд» в последнее время слишком часто попадают в свои кабинеты с торца здания: пробираться сквозь неисправное оборудование проще, чем выковыривать из волос помидорные косточки. Что ж – помидорами Уоттса еще не закидывали ни разу. Приоткрыть главный вход он, как правило, успевает, и теперь даже научился проделывать это спиной, изобразив на лице искреннее внимание к происходящему. Ну а если руки подводят, если замок барахлит, все честно – доктор Нил Уоттс получает дыры на одежде и выразительные синяки.
Иногда, правда, его еще норовят ухватить за волосы и утащить обратно в толпу. (Привет вам, фильмы о зомби!) Но шевелюра у Уоттса крепкая, поймать доктора сложнее, чем прихлопнуть крота в той самой ярмарочной игре; Уоттс все равно вывернется, выкрутится, прорвется за ограждение и скажет себе, что день можно считать удачным. До вечера он будет ходить насвистывая, ощущая, как в крови бурлит что-то эдакое. Даже доктор Розалин заразится его настроением – и к лучшему: когда Еве приходится заходить через черный ход, настроение у нее портится и меж бровей залегает морщинка. Ева в такие дни думает вовсе не о работе, а когда не о работе думают сразу двое, работать становится ну совсем невозможно.
Иногда Нил даже скучает по временам, когда они с Евой делили на двоих один кабинет: места поменьше, зато всегда на виду друг у друга. Теперь, в нехорошие дни, в кабинете доктора Розалин подозрительно тихо, и доктору Уоттсу приходится долго и нудно искать предлоги, чтобы войти – застукав напарницу возле чертовых окон. К вечеру предлоги заканчиваются, и мрачное настроение Розалин тоже, в основном его, Нила, стараниями; с темнотой Розалин сама стучится в его кабинет. Или же входит бесшумно, в полной уверенности, что осталась-таки полностью незамеченной. В первом случае Ева торопит его домой. Во втором – бьет по затылку папкой с бумагами и сообщает, что у них выезд – в ночь.
В ночь! Самое ненавистное для доктора Розалин время. Старший специалист по переносу памяти заранее приобретает скорбный вид, ежится под халатом, цедит сквозь зубы, что на улице уже лег туман и погода собачья. Правда, им двоим – троим, считая клиента, – вечерняя мокрота очень кстати: дорога свободна, никто не помешает проезду служебной машины. А в машине все-таки…
– Контрабанда, а? – весело фыркает Нил, бросаясь паковать оборудование.
Каждый винтик и провод, все проверить, что нужно – промазать, быстрее-быстрее-быстрее; Нил не помнит ни единого случая, когда звонок пациента не застал бы их обоих врасплох. Но спешка не есть причина пренебрегать оборудованием, рабочие снасти он уважает не только по долгу службы. Механизм, попискивающий одобрительно и как-то даже взволнованно, превращает пиксели в живую мечту, и потому работает Уоттс с ювелирной точностью. Сбивается только раз – замечая, сколь внимательно наблюдает за движениями его рук доктор Розалин. Подозрение в ее взгляде уступает место чему-то зачаровано-детскому, восторженному, приятней момента, чем когда Ева глядит на него вот так – нет…
И Нилу кажется, что только вчера они совместным мозговым штурмом решили добиваться мест в «Зигмунде». Только вчера отмечали успешное поступление, только вчера отправлялись в свой первый самостоятельный и такой же внезапный выезд. Колени у обоих тогда тряслись так, что перед самым отбытием доктора Уоттс и Розалин, не сговариваясь, неловко присели – на счастье. Они делают так и теперь, когда оборудование подготовлено и все вещи уложены; в общем-то, просто сидят и ждут, кто не вытерпит первым. Никогда дольше минуты; в этот раз не выдерживает Ева – срывается с места, и только ищи, догоняй ее по прямым офисным коридорам.
Она же и за рулем. Сосредоточенная и целенаправленная, как стрела. Может, еще немного взволнованная и оттого особенно яростно одергивающая полы безупречно отглаженного халата. Ее так и тянет поторопить напарника, который сгибается под тяжестью оборудования, но вместо этого Ева лишь нетерпеливо ерзает в водительском кресле и пристегивает ремень. В сон ее пока что не клонит, но обратно поведет обязательно Нил. Ночные смены всегда проходят по одному и тому же сценарию, и завершается он сомнительной безопасности поездкой до дома, негромко работающим полуночным радио и столь же негромкой руганью Уоттса, когда машина ловит ухаб. Впрочем, будет здорово, если они управятся хотя бы к ночи.
Бухаясь на сидение, Нил вытягивает ноги вперед и растекается в кресле, делая разрешительный жест рукой – трогай! Ева даже не хмурится: все ее внимание сосредоточено на дороге и том, что в своих предположениях доктор Розалин была неправа. Дело к вечеру, если не к ночи, но кое-кто под воротами «Зигмунда» таки дежурит. Впрочем, машину пропускают без особых проблем, пусть и провожая неприязненными, немного уставшими от истовой убежденности взглядами вслед. Ева давит на газ, глядя лишь только перед собой. Нил ухмыляется знакомым физиономиям, а когда напарница толкает его локтем в бок, делает вид, что жутко интересуется пейзажами за окном.
Они забывают. Они каждый раз забывают его лицо.
А доктора «Зигмунда» лиц не забывают вообще, имена, но не лица; наверно, профессиональная деформация или типа того. Обратная сторона – узнавание. Во время редких отлучек до магазина Нил автоматически высматривает будущих пациентов, может, уже не их с Евой, но «Зигмунда» в целом – наверняка. Они одинаковые, эти странные увлеченные люди с одним на всех немым вопросом в глазах. А еще они очень стойкие. Только такие до последнего прячутся в коридорах по ту сторону век, чтоб беспокойное сердце билось, а доктора могли закончить свою работу. Только такие позволяют забраться так глубоко к себе в голову, что еще какое-то время Нил и Ева видят чужие сны.
Иногда они делают ставки на то, каким будет очередной их клиент и что именно он пожелает. Если речь вдруг заходит о сердечных делах, оба выглядят кисло и стараются не смотреть друг на друга: что может быть гаже, чем разводить сопли на его (на ее) глазах? Но в этот раз гадать не особенно хочется, примета такая – смена в ночь влечет за собой полный безоговорочный гемо… сложности, в общем, поэтому докторов чуть потряхивает в ожидании прибытия. Добираться им в самую глушь; Нил барабанит рукой по креслу, отбивая мотивчик, известный только ему, Ева вцепилась в руль мертвой хваткой и смотрит лишь на дорогу, кажется, даже боится моргнуть. В какой-то момент они пытаются включить радио, но вкусы не сходятся, а спорить не тянет. Говорить тоже не тянет. Доктора Уоттс и Розалин успеют наговориться друг с другом, когда кроме них в целом мире, пусть и нарисованном умной машиной, не останется никого.
А вокруг темнота, а они все едут и едут, а туман превращается в молоко, и фары против него бессильны. Очередной клиент «Зигмунда» живет на отшибе, дом его мерцает спасительным огоньком и единственным ориентиром среди голых холмов. И в доме есть люди. Много людей: они, молодые и старые, толпятся под лампами на освещенном крыльце, что-то выкрикивают и приветственно машут, заметив фирменную машину. Кажется, мексиканцы, так что аве тебе, культ Санта Муэрте. Слишком уж часто прибытие специалистов корпорации «Зигмунд» сопровождается презрительным молчанием или достаточно склизким, как минимум, интересом к персонам обоих. В этот же раз у докторов есть немалые шансы попасть прямиком на праздник, и хотя ехать еще далеко, Нил принюхивается шумно и с самыми корыстными интересами.
Машина осторожно двигается по пригорку, где туман чуть пожиже, и дом тоже стоит на пригорке; единственные источники света на многие мили вокруг разделяет молочно-белая пропасть – спуск, подъем и между ними низина. Как будто вода и два берега, думает Уоттс. Потом окольными путями он доходит до Стикса (целая река мертвецов, муа-ха-ха!), потом вспоминает о скорбной фигуре лодочника, переправляющего покойников с одного берега на другой, и вот уже хочет поделиться с напарницей мыслью о том, что в данный момент они оба весьма смахивают на подручных Харона, но быстро закрывает рот. Ева не оценит, хотя ему от этой идеи становится очень забавно. Настолько, что в конце концов он высовывается из машины и машет в ответ, срывая восторженный визг самых юных родственников клиента.
Вздох Евы в этот момент – среднее арифметическое между невысказанными «как-мне-все-это-надоело», «мне-за-тебя-очень-стыдно-Уоттс» и «в-следующий-раз-я-свяжу-тебе-руки». Она ведет машину в плотный туман (нет, Нил, мы не будем поднимать стекла, нет, нас не сожрут инопланетные монстры, да, двадцать минут назад мимо проезжали военные, но почему тебя это так беспокоит?) и подчеркнуто аккуратно паркуется возле крыльца. Собираясь с мыслями, пару мгновений рассматривает себя в зеркало заднего вида, для проформы поправляя выбившийся из прически локон. Доктор Розалин серьезна, решительна и абсолютно не настроена переживать из-за окружившей машину родни пациента. Из авто она выходит с деловым видом и идеальной осанкой; сохраняет оные, впрочем, не особенно долго.
Сначала на Еве виснут по-праздничному разодетые дети, потом, наградив подзатыльниками последних, на сцену выходит птицеподобная старуха, от объятий которой у доктора Розалин отбиться не получается. Это, скорее всего, супруга их с Уоттсом сегодняшнего клиента. Старуха взволнованно лепечет на своем языке, увлекая Еву в дом – туда, на второй этаж, где ночь напролет горит свет и мерцают ароматные свечи. И Ева теряет свое лицо; по крайней мере, так кажется ей, ведь Нил считает, что выражение легкой растерянности выглядит куда человечнее, чем стальная настроенность на работу. Доктора Розалин тянут за руку и полы отсыревшего от тумана халата, но она упирается каблуками в рыхлую землю, она будто деревенеет, это не паника, но что-то, очень к ней близкое.
Наблюдая за страданиями напарницы, Уоттс старательно прячет улыбку. Губы у него обветренные и треснувшие, в последнее время он ведет не очень… здоровый образ жизни, надо признаться. Когда Ева оглядывается, не беспомощно, просто для того, чтобы убедиться в реальности происходящего, Нил на ходу хлопает ее по напряженному плечу – как в детской игре.
Отомри.
Работу на «Зигмунд» Нил не променяет ни на какую другую не в последнюю очередь из-за момента, когда с пациентом покончено. Ну, не в том смысле, который вкладывают в это слово герои каких-нибудь не очень удачных боевиков, конечно; «покончено» – это когда пульс слабеет, приборы мигают красным, а очередная на сегодня проблема отчаливает куда-то туда до икоты довольной. Клиент счастлив так, как не был (и, кстати, уже не будет) счастлив никогда в своей жизни, а доктора, укрывшись в массовке, наблюдают финальный мультик. Они всегда досматривают до титров, в которых почему-то не указывают их имен. Фактически, они покидают зрительный зал последними и только после того, как вокруг потушили свет.
После – молча сворачивают оборудование и так же молча выслушивают тех, кому надо выговориться. В основном потому, что после пары-тройки часов, проведенных в чужой голове, мысли в собственной начинают несколько путаться, а еще потому, что в рабочую комнату как магнитом начинает тянуть скорбящую – или вроде того – родню. Доктора знают, в какой точке остановилась жизнь их сегодняшнего пациента, и не испытывают особых эмоций к тому, что осталось, гм, после их непременно отличной работы. Родня думает иначе, в итоге атмосфера в доме, в палате привычно (вдруг) накаляется. Слова произносятся самые разные, и доктора поспешно уходят, уносят с собой, как воры, багаж в виде записанной на блестящие диски работы за день. Были, шумели у тебя за спиной, обернулся, а их уже нет; с живыми специалисты корпорации «Зигмунд» церемонятся в той же степени, в которой признают за нарисованными машиной проекциями способность мыслить и чувствовать.
В этом плане реальность в чужой голове и их рабочие будни очень похожи.
Но сегодня доктора Уоттс и Розалин не торопятся. Сегодня они видят вокруг улыбки, пусть и скованные светлой печалью, сегодня – теряются и никак не могут найти в себе силы наконец сесть в машину. Ведь глубокой ночью жильцы освещают дом полностью; как только работа закончена, как только Нил, освободившись от проводов, помогает снять напарнице шлем, обоих мягко выпроваживают в коридор. Семья собирается вокруг постели высохшего старика – они прощаются, сооружая из всего, что подвернется под руку, поминальный алтарь, они смеются и плачут, но больше смеются. А докторов, тем временем, передают в руки юного поколения.
За время, на которое Нил и Ева выпали из реального мира, лица детей успели раскрасить под черепа. На часах без четверти три утра, но самым младшим не спится; дети, кажется, искренне радуются за пра-пра, дети перекрикивают друг друга и хвастаются яркими украшениями на всех поверхностях. Докторов тащат на кухню, потом проводят по дому, потом проводят по дому еще раз и в принципе отказываются отпускать. Фраки, грим и рост не сильно выше колена создают ощущение настолько ирреальное, что Ева никак не может пересчитать их с Уоттсом маленьких провожатых, в глазах у нее все плывет, цвета сливаются в яркий ком. Происходящее вокруг безобразие – Нил, увлеченно грызущий сахарный череп, их собственная машина, на капот которой кто-то усадил скелетообразную куклу, – настолько гармонирует с тем, как ярко ушел сегодняшний пациент, что в какой-то момент Ева начинает воспринимать все как данность.
Она не сопротивляется, когда в руки вкладывают липкую и пахучую конфету.
Она позволяет раскрасить себе лицо, соглашаясь, что Катрина* из нее вышла вполне себе неплохая.
Когда дети заваливаются спать, друг на друге, больше напоминая кучу мрачной расцветки котят, Нил кивает на дверь – пора уходить. Но уложив оборудование, они не уходят и еще чуть-чуть стоят подле машины, в той части двора, где свет переходит в неплотный сумрак. Доктора дышат плотным туманом, и туман забирается в легкие, оседает на коже, делает влажными волосы. Доктора слушают… не тишину: из дома клиента доносятся смех и мелодичный напев надтреснутым голосом, однако под подобный аккомпанемент отсутствие прочего шума становится особенно явным. А еще как-то враз замечаешь, что над головой тысячи звезд, а света среди холмов нет, не ищи…
Ну точно контрабандисты. Протащили через полгорода смертельно опасную сверхначную железяку, по быстрому пришили собственного заказчика и стоят, радуются непонятно чему.
Ради таких моментов и стоит работать.
Жить.
– Трофейная, – говорит Нил, поднимая с капота машины белозубую скалящуюся куклу. Вертит пару секунд в руках и, меняясь в лице, быстро прячет в карман. – Оставлю, пусть талисманом побудет. Не против?
Ева отвечает ему сонным взглядом через стекло. Она не против. Она не была бы против даже если бы Уоттс предложил запихнуть в машину тысячу кукол; Ева устроилась на пассажирском сидении и уже почти спит. Она обнимает себя руками, под слоем неумело нанесенного грима – расслабленная и немного замерзшая. Она даже не думает о том, как тяжело будет смывать всю эту краску с лица. Если на то пошло, Ева не думает вовсе, ум ее спокоен и чист, такой (счастливой?) напарницу Нил хочет видеть всегда, но в последнее время видит (правильней – видел) слишком уж редко.
Кукла в его кармане одета в белый медицинский халат.
На плечах Евы пляшут синие огоньки.
Машина никогда не дает стопроцентного ощущения реальности. Машина не может создать реальность сама, обстановку, предметы и лица достраивает воображение того, на ком находится шлем. Ну а нагрузка умного оборудования всегда рассчитана на двоих, хотя и один выдержать тоже может, правда, не очень долго.
Нил сжимает пальцы в кулак, ожидая удара под дых, и боль приходит, и мир сереет, и доктор Уоттс, схватившись за грудь, падает на колени. Почва в его руках расползается, как ветхая ткань, и дом расползается, и небо, и все, и все, а глаза заливает светом, слепящим, иссиня-белым. Когда Уоттс с усилием моргает, чтобы прогнать наваждение, сердце его в очередной раз пропускает удар. На миг он видит комнату, и кровать, и Еву… другую Еву, ту, которую предпочел бы никогда больше не видеть такой. Сам он скован по рукам и ногам, тело тяжелое и неподвижное, вырываясь, он задыхается, но это лишь паралич. Сонный, – такое случается, когда срабатывают предохранители... когда машина раз за разом выкидывает тебя прочь.
Нил сглатывает, ощущая, как дерет пересохшее горло. В некоторых вопросах он может быть очень упрямым.
Нил обнаруживает себя сидящим на водительском месте, с руками, лежащими на руле. Поверхность под пальцами матовая и гладкая, нагревшаяся от тепла его кожи; сквозь приоткрытые окна в салон проникают ночная прохлада и целая сонма звуков чего-то живого, ночного, прячущегося в темноте. Ева дремлет на соседнем сидении. От нее пахнет красками и духами, совсем чуть-чуть, дыхание ее ровное и глубокое, сон легок. Покосившись на напарницу, Уоттс, колеблясь, тянется к радио, которое включает одним щелчком наугад.
Этой ночью на всех частотах будут крутить его любимую музыку.
В конце концов, неважно, чем на самом деле закончился сегодняшний вызов. И даже не важно, попался ли он им с Розалин или Роксане и Робу, которые еще неделю как минимум поглядывали друг на друга с выражением счастливого идиотизма на лицах. Ведь они, «Зигмунд», только и делают, что нарушают различные правила, – так пусть контрабанда мечты хоть раз дойдет и до их с Евой дуэта тоже.
*"Скелет в женской одежде, украшенный цветами и красками. Один из неизменных символов Дня мертвых".
@темы:
фанфикшен,
To the moon