Поразительно, как сильно может мотивировать дневниковая запись)Название: (Не)идеальный день доктора Розалин
Автор: Mad Sleepwalker
Фэндом: To the Moon
Персонажи: Ева Розалин, Нил Уоттс
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен,
который гет, который джен, ангст, психология, hurt/comfort
Предупреждения: OOC
Описание: Нил Уоттс, таблетки и бла-бла-бла.
читать дальшеВо всех отношениях ровный, спокойный, идеальный день Евы Розалин заканчивается, когда звонит телефон.
Бодрый рингтон отдается эхом от стен и окон, и старший специалист по переносу памяти, вздрагивая, едва не роняет кипу бумаг. Папки Ева кладет на стол и бедром задвигает подальше, а к телефону в кармане халата тянется с содроганием. Это – работа, это – призвание (киллер по вызову, ха!), но нет, ей правда не хочется выдвигаться к клиентам в неспокойную глушь. И дело даже не в том, сколь сомнительно выглядит подобное мероприятие; на экране видавшего виды мобильника гордо высвечивается имя одного знакомого идиота, и Розалин убирает телефон.
Телефон звонит снова.
«Какого черта, Уоттс?», – поджимает губы Ева, ощущая, как звенит и бьется в висках все растущее раздражение.
Она уверена, что напарник в данный момент просто-напросто умирает со скуки. Ее уверенность прочнее бетона – или того, из чего закладывают самый крепкий фундамент. Ведь этим утром, наглядевшись на покрасневшие глаза, автопилотные движения и заметно нездоровую температуру на градуснике коллеги, Розалин вытрясла перед Нилом аптечку. Угрожать, что явись он на работу в таком состоянии еще раз, она точно сбросит его с какой-нибудь космической станции, было несколько лишним, но домой Уоттс умчался вприпрыжку, забыв портфель, завтрак и целую кучу рабочих документов. Ева не помнит, когда в последний раз видела коллегу настолько довольным, так что теперь с чистой совестью сбрасывает звонок. Даже если Нилу до одури надоели видеоигры или что-нибудь в этом духе… теперь ей снова нужно собраться с мыслями.
Сегодня последний день месяца, и мысли доктора Розалин крутятся вокруг бумаг. Какая-то часть ее вопрошает, а не последовать ли примеру напарника, но эта часть слишком незначительна, чтоб оказать влияние на общий курс дел.
Так что Ева шуршит папками с документами, и Алистер шуршит папками с документами, и папки с документами шуршат сами по себе, напоминая о всех покойниках корпорации «Зигмунг». Алистер полноватый, неуклюжий и чувствует себя откровенно неловко в чужом кабинете. Уже не стажер, но все еще новичок – Ева попросила его на подмену сама, хоть теперь и не может внятно назвать двигавшие ею мотивы. Возможно, ей стало жаль бедолагу с до одури едким парфюмом. Ну, или доктору Розалин – хоть раз! – захотелось узнать, каково это, когда напарник действительно ловит каждое твое слово... не задает лишних вопросов. Молча копается в кипах чужих документов и смотрит вот так – с обожанием, на грани отношений отнюдь не рабочих.
Они работают вместе с утра, друг против друга, а за окном дело движется к ночи. Пальцы Розалин переклеены пластырем; в очередной раз поранившись, она устало ругается, отирает руку о ткань и только потом вспоминает, что в кабинете еще кто-то есть. Алистера удобно не замечать, однако быть с ним на вызове Еве не слишком-то хочется – да и рабочий день подходит к концу. Алистер хорош в бумажной работе, а в награду за помощь Ева позволит ему унести несколько старых дел. Чисто случайно, якобы не заметив пропажи.
Телефон звонит в непонятный по счету раз; у доктора Розалин начинает болеть голова.
– Возьмешь? – наконец не выдерживает Алистер. Он выглядывает из-за настольной лампы, наклоняет голову к плечу, и круглые аккуратные очки его комично съезжают на нос. Ева зыркает столь раздраженно, что напарник-на-день тут же скрывается восвояси.
Уоттс, тебе крупно повезло.
– Нил, – цедит Розалин, готовая бросить трубку при первой же попытке коллеги сострить. Ей пришлось за него столько сделать!
– Эй, Ева! Хочешь избавиться от общества дохлой белки?
Голос по ту сторону трубки настолько безжизненный, что Ева не сразу его узнает. Узнав же, избавляться от телефона резко передумывает. Да и вообще думать перестает. Дышать, вроде бы, тоже.
– Я тебя слушаю.
– Только пообещай, что не будешь сразу кричать.
Когда голос срывается на откровенное хрипение, подчеркнуто хладнокровная Розалин ощущает, как по спине поднимается дрожь. Медленно встав, она делает первый шаг от стола. Крошечные, слезящиеся от света глаза Алистера смотрят на нее с жадным любопытством.
– Говори.
И Уоттс говорит. Под конец разбирать его болтовню становится практически невозможно, и Ева, сама того не заметив, впивается ногтями свободной руки в запястье той, что немеет, сжимая мобильный. Она не помнит, как попадает в кабинет напротив, а завалы на рабочем столе коллеги разгребает практически по наитию. И вскоре понимает, что окромя портфеля Уоттс забыл еще кое-что.
Скорее чувствуя его присутствие по ту сторону трубки, Ева гонит от себя мысль, что, кажется, слышала стон.
– Нил, ты здесь? Я нашла их. Нашла!
– Ты не… перестаешь меня радовать, дорогая, – приглушенно смеется Нил. – Теперь привези их мне, ладно?
Таблетки в яркой обертке выглядят слишком знакомыми, а идеальный день доктора Розалин катится куда-то не туда.
Хотя в целом ей удается сохранить непроницаемое выражение лица.
Оглушенная дурными предчувствиями Розалин стоит неподвижно еще пару минут и активно не верит, что все происходит с ней, здесь и сейчас. Потом усилием воли берет себя в руки и, радуясь, что сие никогда не увидит Уоттс, уходит оттачивать женское обаяние на бедном растерянном Алистере. Обаяния… не хватает критически, но и коллега не слишком требователен. Алистер, сникший, соглашается прикрыть ее уход – хотя уже после, дежурно кивая самому крепкому дуэту корпорации «Зигмунд», Ева понимает, что все было зря. Такие вещи как отсутствие Уоттса не могут долго оставаться незамеченными, ее, Евы, внезапный уход выглядит еще более подозрительно, а Тайма давно подшучивает, что между ними что-то есть.
Да, есть. Непроходимый идиотизм, стены и тайны.
Погода на улице оставляет желать лучшего – мерзкая, промозглая осень на пороге зимы. Подняв воротник, до машины Розалин добирается короткими перебежками, попутно вспоминая адрес квартиры напарника. Пачка болеутоляющих жжет карман; дутую упаковку Ева проверяет почти поминутно, но с муками совести пока что справляется. Машину ведет аккуратно и, несмотря на звенящий в голосе металл, по дороге успевает созвониться с сестрой.
«Ева, в чем дело? Ты какая-то странная».
Чувство вины становится невыносимым, когда она видит нужный подъезд.
Добирается Ева мучительно долго, и под конец ее начинает потряхивать – от тревоги и неуверенности, от того, что в городе пробки, и темных провалов окон многоэтажного дома. В квартире Уоттса свет не горит, это только подстегивает, и доктор Розалин едва дожидается лифта. Дверную ручку трясет с излишним усилием. Не удивляется, что замок не закрыт.
Нила она находит на кухне.
Несуразно длинный и сгорбившийся, он сидит за столом, опрокинув голову на руки. Не реагирует, когда напарница окликает его по имени, сжимается в ком, когда она резко включает свет. Рядом – россыпь таблеток, выданных Евой в офисе, ключи от машины и телефон. Мобильного Уоттс до сих пор касается пальцами; при виде этого у Розалин пересыхает во рту, и мысли ее больше не успевают за ходом рук.
Сначала она зачем-то трясет напарника за плечи, замечая попутно – температура все так же высокая, плохо, после хватает какую-то чашку и набирает воды. Размышляет о том, как непривычно видеть Нила в домашнем. Размышляет о том, что ладони мерзнут ну просто кошмарно даже в карманах пальто. Смотрит в другую сторону, не на напарника, не на то, как он возится с упаковкой, естественно, нет, – и почему-то думает, что ружье наконец-таки выстрелило. Только в их с Уоттсом случае на стене оно не висело. С ружьем, черт возьми, галопировали по сцене!
Нил делает все что нужно, и время превращается в кисель.
– Эй, Ева…
До момента, когда доктор Розалин решается взглянуть на напарника, проходит много долгих минут. Зато после она отмечает, что все, Уоттс стал собой – только бледный невероятно и под глазами круги. Плюс очки потерял, значит, видит чуть дальше носа. Одет он в дурацкие шорты и не менее дурацкую, но почему-то знакомую майку с популярным супергероем. Припомнить, при каких обстоятельствах она видела эту нелепую физиономию, Ева не может; задумчивое молчание коллеги Нил понимает по-своему.
– Прости, что испортил тебе вечер, – виновато улыбается Уоттс. На Розалин он глядит снизу-вверх, а сам, кажется, целиком состоит из локтей и коленок. На висках – следы от ногтей; Ева не желает задерживать взгляд на этих отметинах, сопротивляется всеми силами, но все равно смотрит, и к горлу подкатывает холодная тошнота.
Чего ей действительно хочется, так это извиниться самой. Произнести вслух хоть что-нибудь, дать выход разрывающим голову чувствам вины и стыда – в общем, высказать Уоттсу все, что думает лично о нем и ситуации в целом. Но слов у доктора Розалин нет. К тому же, они ничего не изменят, а Уоттсу – Нилу, Нилу Уоттсу, хотя сегодня произносить имя напарника Еве до неприличия больно, – все-таки хуже, чем кажется на первый взгляд.
Она убеждается в этом, когда тащит его до кровати. Нил с перепугу болтает без остановки, то и дело заваливаясь вперед, а Ева радуется, что квартира настолько мала, и мысленно уговаривает его не падать. Не падать, не отключаться, иначе она больше не сможет просто молча быть с ним, иначе ей придется принять меры, и тогда все раскроется, и прикрыть Нила уже не сможет никто. Благо, идти до комнаты не так далеко, так что сил у Евы хватает – хотя плечо, на котором возлежит клешня напарника, начинает тут же болеть.
Кровать в обиталище Уоттса Розалин не находит, но с облегчением помогает ему опуститься на разложенный – и, видимо, так ни разу обратно не собранный – диван. Какое-то время Нил упирается головой ей в плечо, потом отстраняется; нет, хорошо, что в этот момент их не видят коллеги с работы. В последний раз доктора Уоттс и Розалин были настолько близки, когда в темной тесной подсобке писали нос к носу шпоры на Самый Важный Экзамен, и повторять подобное Еве не слишком-то хочется.
Нил ухмыляется, щурясь. На напарницу он смотрит так, будто прежде не видел – и не увидит еще лет с тысячу, и хочет запомнить наверняка. Потом закрывает глаза.
– Между прочим, это не худший вечер в моей жизни, – говорит он и засыпает почти мгновенно.
А что со всем этим делать дальше, Ева откровенно не знает.
Поэтому просто сидит и прислушивается к ровному дыханию Нила, растерянно изучая комнату. Наткнувшись взглядом на рабочий халат коллеги, небрежно сброшенный сразу же по приходу, вспоминает, что в квартире тепло, и избавляется от пальто. От своего халата избавляется тоже; подобрав тот, второй, морщится – настолько сложно будет привести форму Нила в приемлемый вид. Оба халата Ева вешает на видное место, радуется, что надетая утром футболка оказалась приличной, и уходит на кухню. За кофе.
Вопреки всем надеждам, спокойней от этого не становится.
Вкуса напитка Ева почти не чувствует и пьет торопливо, большими глотками, обжигая губы и нёбо. Краткий рейд по холодильнику оборачивается сосущей жалостью где-то в груди. Доктор Розалин спасает то, что можно спасти, утилизирует то, что спасать смертельно опасно, и всерьез задумывается о прогулке к ближайшему магазину. Потом вспоминает, насколько гадостная погода во вне, и от идеи отказывается. К тому же, ей не хочется оставлять Уоттса одного: пока они оба здесь, все еще длится, а значит, можно не думать, как это самое все скажется на завтрашнем дне.
Будить напарника Розалин не собирается до последнего, однако стрелки часов предсказывают скорую полночь, и решение уже не кажется правильным. Глаза Евы начинают неумолимо слипаться… Наглядевшись на оставшиеся со времен переезда коробки – многие подписаны ее собственным почерком; рассеянно полистав подборку старой фантастики; попытавшись вникнуть в чертежи чего-то безумно сложного и потерпев в этом полнейший крах, доктор Розалин в нерешительности замирает, анализируя, как ее угораздило попасть в столь неловкое положение.
Ладно. Так или иначе, ей тоже нужно когда-то спать, а рабочее утро еще никто не отменял.
Нила она расталкивает с некоторой опаской: сначала колеблется, не решаясь протянуть руку, а после очень боится нарваться на реакцию, которую видела пару часов назад. Однако Уоттс подскакивает мгновенно, и доктор Розалин чувствует мстительное удовольствие. Своим присутствием она умудряется напугать его едва ль не сильнее, чем ранее напугал ее он!
А когда привыкший к такому простому, уютному квартирному одиночеству Нил начинает ошалело тереть глаза, дышать Еве становится во много раз легче. Она хочет сказать что-то важное и немного язвительное, даже набирает в легкие воздуха, но ее беспардонно перебивают.
– Милая футболка, – констатирует Нил. Наряд коллеги он изучает с видом самым серьезным, но, кажется, все еще спит на ходу.
А Ева краснеет, забывая, что хотела до него донести. Вот она, самая дурацкая из привычек Уоттса: сбить с мысли и свалить в закат от заслуженной кары. С другой стороны – это Розалин замечает осторожно и вскользь, – с другой стороны, терпеть изучающий взгляд напарника легче, чем неуклюжие поползновения Алистера. Привычнее. Потому что застань ее в таком виде Алистер… потому что…
Хорошо, что Уоттс продолжает говорить.
Жаль, что несет его не в нужную сторону.
– Я знаю как минимум одного придурка, который сейчас мечтает оказаться на моем месте, – развивает мысль Нил, и какая-то часть доктора Розалин вопрошает, с каких пор они думают в одном направлении. – Как поживает наш общий смердящий друг?
– Ты к нему слишком строг. Алистер целый день разгребал твои бумаги, – с укором отмахивается Ева, наблюдая, как коллегу передергивает от отвращения.
– Ну и гадость.
Неловко, ничуть не скрываясь и, в общем-то, едва понимая, как могло дойти до такого вот, они изучают друг друга еще пару минут. В молчании Евы – сплошь настороженность; в молчании Нила – наверное, страх. В основном страх того, что отвечать на вопросы, из-за которых воздух можно резать как сыр, придется прямо сейчас, а из ответов только пачка таблеток где-то на кухне. Конечно, он знает, что Ева обязательно спросит. Не знает лишь, что спросит не сегодня и не сейчас.
Потому что непрошибаемая доктор Розалин этой ночью как в детстве зажмурится и решит для себя – она ничего не видела, а значит, все хорошо. Да. Пусть будет именно так, и с причиной всех ее неприятностей как всегда все будет в порядке, и ей не придется держать в голове очередной из секретов доктора Уоттса. А потом Уоттс с коротким смешком сядет, поджав под себя босые ступни, и Ева вспомнит, зачем решила его разбудить.
– Собьет температуру. Прими, если тебе это нужно, – протягивает стакан с чем-то шипучим она. Поймав себя на желании брякнуть что-нибудь вроде «Если тебе это можно», прикусывает язык и добавляет скороговоркой: – Я не могла уйти просто так. Не хотела, чтобы тебя похитили или что-то в этом духе, так что закрой за мной дверь.
Стакан Уоттс берет послушно, хоть и с мученической гримасой. Наблюдая за тем, как он с усилием, в несколько подходов принимает лекарство (самое горькое из имеющихся, у кое-кого из присутствующих есть полное право быть отомщенным), Ева не может отделаться от чувства нереальности происходящего. Вот с чего все началось. Как смешно.
– Мне нужно было приехать раньше. Извини.
Слова срываются с губ сами собой, это не совсем то, что хочет сказать доктор Розалин, но их хватает, чтобы Уоттс поперхнулся. Задыхаясь от кашля, он хватает напарницу за плечо и старательно встряхивает – благо, среагировать на подобную наглость та просто не успевает.
– Брось это, слышишь? В конце концов, все закончилось не слишком-то плохо. Я в норме. Правда.
Возвратившись на место, Нил не знает, куда деть локти, и, взъерошенный, лохматит волосы еще больше. Ничего он не в норме, ни разу, как бы того ни хотелось ему или Еве. Уоттса шатает от слабости, а Розалин точно знает, о чем он хочет сейчас спросить. Или рассказать.
Нил, пожалуйста, НЕТ.
– И насчет этого. Всего этого, – набирается смелости напарник. Под «этим» он, вероятно, подразумевает прыгающий в руках стакан. – Давай ты не будешь пока болтать об... увиденном? Просто не хочу лишний раз заходить в медкабинет. У них там есть такие острые штуки…
Розалин, мысленно соглашаясь, будто бы прячется за стеклянной стеной. Эта стена сопровождает ее с самого детства; так ведь всегда было удобней и проще – наблюдать за собой отстраненно, не подпуская эмоции к горлу. А над своим поведением она подумает позже.
– Я ничего не скажу. Обещаю.
– Учти, если вдруг проболтаешься, Тайма тебе проходу не даст. И Рокси. Могу навскидку добавить Роба, но мое воображение отказывается генерировать это эпическое полотно.
– Первого раза было достаточно.
– Шум поднимется страшный.
– Вряд ли.
– И меня скорее всего уволят, а ты будешь вечно работать с Ал…
– Нил, я действительно ничего не скажу! А теперь просто встань и закрой за мной чертову дверь!
Чего-чего, а вспышки гнева подобной силы Ева от себя не ожидает, как не ожидает и того, что ее скорлупа развалится из-за одного неосторожного слова. Все, перегнули, – и Розалин кричит, злится, о да; на себя, на Уоттса, но в большей степени все-таки на себя. Ей следует за шиворот отвести напарника в больницу или устроить допрос с пристрастием прямо сейчас, но вместо этого она только и делает, что сидит и препирается с Уоттсом в его же квартире. А еще понимает, что все равно не сможет ничем помочь. Это же Уоттс. Попробуй только прижми – уйдет, отодвинется, потребует перевода, одни только пятки будут сверкать на воображаемом горизонте. Пожалуй, доктор Розалин знает своего напарника слишком хорошо, хотя кое-что в его поведении до сих пор ставит ее в тупик.
Например то, что глядя на разозленную, немного охрипшую, из-за недосыпа напоминающую одну из своих зомбо-копий коллегу, Уоттс прекращает острить. А потом улыбается, так, что Еве отчего-то становится не по себе.
– Останься сегодня со мной, а? – неожиданно просит Нил. – Если хочешь, я уйду спать на коврик или еще куда-нибудь... Только не уходи. Останься.
И самое неприятное в том, что она не может понять, он шутит или вполне серьезен.
Ева вопросительно поднимает брови, ошарашенно, возмущенно вглядывается в лицо коллеги, и тот не отворачивается впервые за вечер. Розалин убеждает себя: в глазах Нила Уоттса искрами пляшет смех. Крохотные такие, привычные теплые искорки; но вместе с тем есть и что-то еще. Что-то, что гаснет вместе с улыбкой Уоттса, когда она превращается в саркастическую, а сам Уоттс взмахивает рукой.
– Да шучу я, шучу, не пугайся! – весело говорит он, но голос хрипит, с голосом что-то не так. – Ключи возьмешь на полке. У меня запасные есть.
Только тогда доктор Розалин наконец выдыхает. Ей кажется, будто что-то идет не так, а права ответить самой ей не дали… Так что встает и прощается Ева спешнее некуда.
– Спокойной ночи, Нил.
– Ага. Я просто останусь здесь, на случай, если ты передумаешь, - уныло несется ей в спину.
И Ева, кажется, готова передумать.
Жаль только, что проявляется этот ее благородный порыв в паническом, необъяснимом желании бежать, бежать и бежать. Прочь из квартиры, без разницы куда, – разрываемая внутренними противоречиями, Ева Розалин мечется по крохотной прихожей. На человека, которому едва ли не каждый день приходится сталкиваться с умиранием во всех его проявлениях, человека в общем-то хладнокровного и чуточку циничного доктор Розалин теперь похожа менее всего. Да что там: сейчас она не доверила бы себе и самого беспроблемного пациента, с самыми безыскусными пожеланиями, с самыми обнадеживающими данными по всем мониторам. Потому что специалисты корпорации «Зигмунд» должны быть эмоционально устойчивы. Специалисты корпорации «Зигмунд» держат в руках ситуацию, подопечных и себя. Специалисты корпорации «Зигмунд»…
Ева одевается, раздевается, бросает уничтожительные взгляды на свое отражение в зеркале, чувствует себя хуже, чем после самого тяжелого дня на работе, и – да, не может уйти. При мысли, что Уоттс более чем прекрасно переночует один, на нее накатывает отвращение, да столь бешеное, что приходится закусывать губы. Доктор Розалин не пытается его объяснить; бредет к дверной ручке, но застывает, и к лицу ее приливает кровь, и что-то болезненно бухает в голове. А в квартире, до безобразия сильно пропахшейся горелым и кофе, чересчур тихо. Ева думает, что ей было бы легче, если б Нил стоял над душой, подначивал, просто ныл. Какое-то время она силится услышать его дыхание, движение, да хоть что-нибудь, а потом неожиданно ловит себя на том, что шумит за двоих.
Обычно Ева не ходит вот так, с силой наступая на пятку. Обычно она менее неуклюжа и отнюдь не надеется, что Нил заметит ее неловкость, окликнет ее, может даже попытается высмеять, а затем, потерпев поражение, будет дуться еще пару часов. Ее фантазия, кстати, обычно тоже работает менее продуктивно: Ева не может не думать о том, как они с Уоттсом завтра встретятся на работе. Наверно, у кого-то из них зазвонит телефон, а перед этим они разойдутся по разным углам корпорации и будут долго искать друг друга. Или, что вероятнее, напарник проспит; опоздав, он на цыпочках прокрадется в ее кабинет и попросит прикрыть свою задницу перед шефом. Так или иначе, они дежурно (забудь, ничего не случилось) поприветствуют друг друга, и придет новый день.
Или не поприветствуют.
Или, для кого-то из них, не придет.
Последнее пробивает от виска к виску тупой ноющей болью. Ева сжимает кулаки так, что пальцы немеют, но будто воочию видит фатальные последствия своего успешного, скажем, побега – и утешает себя, что большая часть из них абсолютно нереальна, или, скорее, никакой связи с реальностью не имеют решительно все. Уоттс может плеваться ядом, а безразмерные мешки под глазами его в отдельные дни недели пугают коллег, но повторения сегодняшнего он не допустит. И эта его просьба (Ева замирает на месте, с ее губ срывается короткий смешок)… отметает все опасения. С Нилом все будет в порядке, но оставить его вот так, в одиночестве, она все равно не может.
Ладно, надо признаться, хотя бы себе: не хочет.
В основном потому, что он и так постоянно один.
На работе доктор Нил Уоттс окукливается в своем кабинете и под шумок воюет с коллегами, а в общении с пациентами нарушает все правила, которые только можно придумать. С семьей… их Ева касаться не будет. А вот в квартиру напарник, похоже, возвращается в основном ночевать; унылые призраки подобного существования знакомы доктору Розалин все до единого, от этого ей становится неспокойно, а потом продирает мурашками. Когда это она успела остаться единственной, кому есть дело до Нила Уоттса? И когда успела с этим смириться?
В последние сутки она думает о нем чаще, чем того бы хотелось. Чаще, чем привыкла, а потому, наверное, Уоттс оброс качествами, которыми сроду не обладал.
Озадаченное, слегка испуганное и очень уставшее отражение Евы Розалин расцветает зловещей улыбкой-гримасой. Даже если последнее предложение Нила было шуткой… ну, она тоже может пошутить.
– Подвинься.
– Знаешь, у меня ведь есть швабра.
И все-таки жаль, что в комнату почти не проникает свет уличных фонарей. Блики пляшут по стенам и потолку, их танец гипнотизирует, но полюбоваться на по-совиному округлившиеся глаза напарника Ева бы точно не отказалась. С другой стороны, тогда ей пришлось бы действительно видеть, а не угадывать каким-то шестым чувством, как в темноте пялится на нее доктор Нил Уоттс.
– Швабра?
– Именно. Веков еще пять-шесть назад консервные банки – рыцари использовали здоровенные такие мечи, но в условиях моего бюджета…
А пялится же. Задумчиво, внимательно, подложив руку под подбородок и не меняя позы уже битые… сколько?
Было б неплохо повернуться к нему спиной и вообще оказаться как можно дальше, но рухнуть с дивана Еве не улыбается, и старший специалист по переносу памяти чувствует себя в высшей степени неуютно. Ей откровенно не нравится лежать так, вытянувшись на спине. Ее раздражает бушующая за окном гроза и крупные холодные капли, барабанящие не по стеклам – по нервам: хмурое небо наконец разродилось, это как минимум до утра. Еще ей хочется отзеркалить позу напарника, пождать колени к груди, закрыть глаза и забыться, но сон уже вряд ли придет, а Нила как раз потянуло на поговорить.
Предложи он положить между ними что-нибудь менее экзотическое…
– Швабра. – В голосе Евы Розалин звенит сталь. Может, впервые за последние несколько часов; однако эффект получается смазанным, поскольку со стороны все выглядит так, будто обращается доктор Розалин к потолку.
– Не могла бы ты перестать повторять это слово? Спасибо, – парирует истинный адресат. – Я о тебе пытаюсь заботиться, между прочим.
– Заткнись и спи, Уоттс.
– Ты ко мне слишком сурова.
Они знакомы, кажется, целую вечность, но в настолько глупое положение попадают впервые.
Сначала осознает происходящее Нил. За напарником Ева следит краем глаза и потому не сразу разбирается, что и к чему: в то время как Нил прижимает к подбородку запястье, безрезультатно пытаясь за кашлем скрыть смех, она одновременно развивает и боковое зрение, и некоторую паранойю. Когда Уоттса начинает трясти, а смех его превращается в неуправляемое, не слишком счастливое хихиканье, набирается смелости, чтобы взглянуть ему в лицо. Ева догадывается: то, что распирает Уоттса изнутри, по природе своей имеет мало общего со смешным. Оно – вымученное, больное и, скорее всего, неподъемное для одного.
Интересно, он с самого начала знал, что она не уйдет?
Дурной пример заразителен. В квартире смеются двое.
Наверно, они даже мешают соседям; мысль эта возникает у Евы уже после того, как воздуха начинает катастрофически не хватать и она сворачивается в клубок, баюкая ребра. Нет, точно мешают, – зато теперь доктор Розалин может устроиться поудобнее. Движения ее больше не скованы, на смену неловкости, на смену тревоге приходит облегчение, чуть отдающее чувством выполненного долга. Безусловно, она с куда большой приязнью провела б вечер дома, но выбора не осталось, и, в конце концов, это всего лишь Уоттс. Забавно, что минуты назад она вздрагивала, случайно касаясь его в темноте; наблюдая физиономию напарника в непосредственной близости от себя, Ева, вздохнув, обнимает подушку.
Они с Уоттсом провели вместе много бессонных ночей, и в течение этой даже никто не умер, что плюс. Однако одно обстоятельство ее все-таки беспокоит.
– Если завтра я тоже свалюсь с температурой, виноват будешь ты, – безапелляционно заявляет она. Не то чтобы доктор Розалин выступала особенно против внепланового выходного, но заразиться подобным образом… было бы глупо.
– Уговорила, – отвечает душераздирающим зевком Нил. – И кстати, перестань на меня так смотреть.
– Как?
– Как будто я рассыплюсь сейчас.
Его слова заставляют Еву чуть-чуть растеряться. В первую очередь потому, что о том, какое выражение застыло на ее лице, доктор Розалин имеет представление весьма смутное. Она никогда не страдала излишней эмоциональностью, за эмоции в их союзе всегда с лихвой отвечал Нил…
– Ну вот, опять, – поднимает брови тот. – Ева, мне почти страшно!
Но сегодня все идет наперекосяк.
– Слишком прочные стены, а? – отстраненно вопрошает Розалин. Она не надеется, что ей ответят, ни в коем случае не надеется, она просто подводит черту – под несказанным, под неспрошенным, под тем, что по сотому разу крутится в голове. И даже чувствует легкий укол вины, когда напарник мрачнеет:
– Вот надо же было тебе все испортить.
Весь его вид выражает тупое непробиваемое упрямство, Еве более чем знакомое. Поджатые губы, обещающий много всего нехорошего прищур, а черты лица и так донельзя заострились – сие происходит, если Нил застает в кабинете кого-нибудь из сверхлюбопытных коллег или, скажем, пациенты настойчиво рвутся в лучший мир. Последних надо удерживать, и Нил держит. Не так, как лечащие врачи. Уоттс подстраивает оборудование под каждый отдельный случай, посредством такой-то матери уговаривая почтенных стариков и старушек продержаться еще немного, а застуканный, пристыженно умолкает и порывается куда-нибудь убежать.
Судя по напряженному сопению, сейчас его тоже подмывает отскочить, и подальше. Доктор Уоттс будто и впрямь ждет удара; доктору Розалин кажется, что в этом они потрясающе похожи.
Поддавшись внезапному порыву, Ева, фыркнув, тянется к напарнику.
Ничего, в общем, предрассудительного, просто касается лба тыльной стороною ладони. Сначала ей кажется, что Нил шарахнется в сторону, возмутится, съязвит, но нет – выражение лица его немного смягчается, он терпит молча, кажется, даже не дышит. Все к лучшему, жар почти спал. И пусть шансы подхватить какую-нибудь простудную пакость от этого не уменьшились ни на йоту, а утро обещает быть очень недобрым, доктор Розалин чувствует себя гораздо спокойнее. Ей… определенно стоило остаться в этой квартире.
Благодушный настрой Евы Розалин исчезает в один момент.
– Уоттс.
– Я весь внимание.
– Без рук.
И Нил, за мгновение до накрывший ее пальцы своими, нехотя убирает пятерню. Ева успевает заметить, что ладонь у него сухая и теплая, что осторожно перехватив ее руку, коллега, кажется, слегка шалеет от собственных действий. Уоттс вытягивается на спине и сбито бормочет что-то не слишком внятное; Розалин слушает лишь в пол-уха, надеясь, что все сказанное – не извинения.
– У тебя пальцы изрезаны. Только сейчас заметил, – оправдывается Нил.
Наверно, в другой ситуации Ева бы среагировала куда более резко.
– Слушай, мне правда жаль, что ты целый день возилась со всей этой макулатурой, – оправдывается Нил.
И еще раз подумала бы над тем, чтобы собраться с силами и уехать домой.
– Обещаю больше не оставлять тебя на растерзание всей этой офисной жути, – уже веселее закругляется Нил, хотя голос его не покидают смущенные нотки.
Но сейчас Розалин слишком устала и до чертиков хочет спать.
– Принято, – соглашается Ева, чье желание заткнуть Уоттса подушкой становится все сильнее. Если он скажет еще что-нибудь…
– Готов поспорить, ты по-другому представляла свой идеальный день.
Молчаливый взгляд, которым доктор Розалин награждает напарника, кого-нибудь не столь подготовленного способен загнать под стол; в нем – раздражение, и угроза, и ярость тысячи солнц, обрушивающихся на виновника э... торжества. Однако у Нила – иммунитет, Нил собой более чем доволен. Потягиваясь, он заводит руки за голову и объявляет:
– Понял, заткнулся. Спим.
Сомкнув саднящие веки, дорвавшись в конце концов до подушки, Ева Розалин с обреченностью понимает, что заснуть ей сегодня удастся навряд ли.
Она делает то же, что и всегда перед сном: выравнивает дыхание, отмечает, как постепенно, одна за другой расслабляются в теле все мышцы. Она не думает о работе и гонит прочь от себя лица пациентов, их голоса, детские, взрослые, благодарные и обвиняющие; она не двигается, отчаянно не желая беспокоить своей бессонницей Нила – с него на сегодня достаточно. Ее сознание неприятно гудит, в последнее время подобное случается слишком часто... Ей просто надо отвлечься. Подумать о чем-то нейтральном.
Нейтральных тем не находится, и, презирая себя за слабость, доктор Розалин сосредотачивается на ощущении чьего-то еще присутствия. Работает: понимать, что она не одна, почему-то приятно. Присутствие кого-то второго умиротворяет, хотя бы чуть-чуть, – и пусть, ровно на эту ночь, вторым будет Уоттс. До тех пор, пока он не начнет вертеться, лунатить или проделывать что-нибудь столь же нервирующее, Розалин готова терпеть.
Когда Нил, стараясь поменьше шуметь, привстает, Ева скрипит зубами и чувствует, как внутри вновь поднимается раздражение, а с ним и что-то беспомощное, почти слезливое. Благо, она уже засыпает, и эмоции ее спутаны, сглажены. Но обрушить на голову напарника гневную тираду все равно хочется – и Ева обязательно выскажется: если Нил еще раз коснется ее волос (неужели рассыпались по подушкам так сильно?), или снова решится заговорить, или…
Доктор Розалин хмурится; сердитое выражение не покидает лицо Евы даже во сне.
Нил без зазрения совести укрывает ее одеялом.
Без этого, наверное, не закончила бы никогда. Первый записанный сон по фендомам, юху!)
Download Joe Cocker You are so beautiful for free from pleer.com
@темы:
фанфикшен,
To the moon