"Некроз" с продолжением.
У меня слишком много свободного времени.

Название: Некроз
Автор: Mad Sleepwalker
Фэндом: Экстремальные охотники за привидениями
Персонажи: основной состав, прямо и косвенно
Рейтинг: R
Жанры: Джен, Даркфик, Эксперимент
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Некрофилия
Описание: И даже смерть не разлучит их.

Некроз

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
(сами-знаете-откуда)

Все произошло быстро.
Настолько, что он и припомнить-то не смог, где, кто, когда и зачем. Просто однажды – да какое там однажды, пару минут назад от силы! – продрал глаза и понял одну престранную вещь.
Эдуардо Ривера находился среди целой горы не первой свежести покойников и был, несомненно, мертв.
Ощущения при этом накатывали самые разнообразные. Соображал Ривера ясно, несмотря на навязчивые мысли о черепных коробках и тому подобных вещах. Да и тело свое, разумеется, чувствовал – попробуй тут не почувствуй, коль с трех сторон на тебя давят трупы, за шиворот затекает что-то пахуче-органическое, а в лицо упирается чья-то подгнивающая задница. Но оно, тело, было… другим, в общем, было.
Во-первых, резиновым и негнущимся – кое-как растолкав локтями ближайших покойников, Ривера ущипнул себя за плечо; сначала кожа не поддавалась, а после не желала расходиться. Боли, хоть какой-нибудь, он не чувствовал – а это уже во-вторых. Запахов, кроме сладковато-гнилостного, тоже. Но отвратным этот запах не казался. Скорее, каким-то… обычным, что ли. Ноздри не щекотал и блевать от него не тянуло. А в-третьих, телу Эдуардо больше не нужно было дышать. Вообще.
Прояснив для себя эту замысловатую деталь, Ривера сделал то, что сделал бы, наверно, и при жизни – оглушительно, с чувством заорал.
Ну, как бы заорал. В итоге захрипел, задергался и будто бы подавился собственными голосовыми связками.
Тем не менее, его услышали – кто-то там, сверху, над слоем мертвяков, отозвался одобрительным бульканьем. На крики в команде охотников всегда реагировали однозначно.
Тело сверху перевернули и оттащили в сторону. Потом еще одно. И еще. И еще.

В лицо Ривере ударил яркий-яркий свет фонарей. Хотя нет, стоп, ни разу не яркий. Лампа на территории могильника стояла слабая и тусклая, но для разлагающейся сетчатки света было даже слишком много. Когда в глазах перестало плясать и двоиться, Эдуардо разобрал перед собой лицо Гарретта.
Точнее то, что было лицом Гаррета еще совсем недавно.
Миллер лишился правого глаза и части носа, наверняка не без помощи птиц. В последние дни этих зараженных тварей развелось как мух – мелькнуло в голове у Эдуардо. Вдобавок, Миллеру прокусили щеку и перегрызли кадык. Дожди и грязь тоже сделали свое дело – кожа кое-где вздулась и начала подгнивать, особенно сильно над носом, и в результате Гарретт обзавелся светло-бежевыми гнилыми усами.
Зато рожа ничуть не изменилась. Лыба прежняя, от уха до уха, хоть и подгнившая чуток. Жаль, челюсть съехала набок. И выше он стал, определенно выше. Вдобавок, гадостью какой-то подпоясался. Смыслу-то?
Неуклюже подмигнув Ривере, Гарретт протянул руку, мягкую и вспухшую, и помог тому сначала встать на колени, а затем и перевалиться за край рва – буквально втащил за шиворот, не забыв при этом пнуть пониже спины. Эдуардо плюхнулся на землю, полюбовался на залитое лунным светом пространство могильника, на страшную физиономию напарника, расставившего ноги на ширине плеч, чтобы не упасть, и - благо, голос сохранился - негромко констатировал:
- Ты все такой же жирный.
На что Гарретт пожал плечами – точнее, одним плечом, поджав его к себе и тем самым отогнав рой назойливых неспящих насекомых, и ответил, с гордостью указывая на ноги:
- Зао на своих воих, - язык бывшего колясочника явно не слушался. И причина обнаружилась быстро: ни губ, ни языка, по сути, на месте не было. Лишь липкая темная масса, в которой копошилось что-то живое. Это самое что-то Гарретт, ухмыльнувшись, сплюнул и затер носком кроссовка.
Хренов оптимист.

Они помолчали. Помолчали. И снова помолчали, будто привыкая – к обществу друг друга и собственным подпорченным телам.
Выйдя на свет, под фонарь, Эдуардо получил возможность получше разглядеть и себя, и Гарретта, и место их последнего с напарником пристанища. Не понравилось. Могильник хоть и выглядел свежим, был плохо убран - казалось, туда свозили весь городской мусор - и почти не освещался. К тому же, хоронили абы как, что отнюдь не красило это место.
Гарретт же… Ох. То, что сначала показалось Ривере подвязками, на проверку вышло выпадающими внутренностями, которые Миллер с рычанием и бранью запихивал обратно. От этого куртка – не фирменная, не охотничья, на несколько размеров больше нужного – пропиталась, пропахлась и, сменив цвет, стала одним целым с загнивающим торсом. Отдери – не выйдет. Миллера это не сильно беспокоило. Да и вообще, ситуацией он явно наслаждался: щурился на луну, посвистывал и ходил, ходил, ходил…
Что касается Эдуардо, то он, покрутившись перед какой-то ростовой стекляшкой, решил, что все не так уж и плохо. Для покойника… нет, свежеокуклившегося зомби, будем называть вещи своими именами. Мародеры на форму не позарились, лишних ошметков нигде не болталось – разве что позеленел чуток. И левая рука превратилась в кровавую слизкую культю. Однако, культю аккуратную и даже очень. Ровную. Будто руку кто-то ампутировал - наскоро, впопыхах, спасая его, Эдуардо, жизнь.
Напрасно. Остановить инфекцию это оказалось не в силах, и охотник все равно погиб.
Прежнего Риверу уже тошнило от подобного существования. Ривера же нынешний стоически рассматривал окружающий мир, прикидывал, чем бы забить резь в желудке, и ничего особенного по этому поводу не испытывал.
К счастью, стоило Эдуардо предаться экзистенциальным размышлениям, как откуда-то из-под земли раздался подозрительный скрежет – будто кто-то царапал ногтями дерево. Тихо и настойчиво.
- Айи! – Гарретт, едва не промахнувшись, хлопнул себя по лбу и ткнул пальцам в дальнее захоронение. Затем, кое-как переставляя ноги, поплелся к нему. - Айли!
- Кай! - Эдуардо подключился скорее по привычке: кричи, не кричи – один итог. Эмоции, как выяснилось, его не покинули. Притупились, но не покинули, и плестись к могилам, шаркая ногами, было немного… волнительно. А еще, попутно, можно было представлять себя Прекрасным Принцем, хе-хе.
Почва, набросанная на тела сверху кое-как, еще не успела высохнуть и примяться. Гарретт сел – точнее, упал на колени - и показательно отбросил с могилы горсть земли.
- Кпай.
Они копали. Долго, срывая ногти и кожу, разбрасывая вокруг рыхлые комья – пока, наконец, не уперлись в деревянный настил, обильно пересыпанный известью и чем-то еще.
- Кай, ты здесь? – неуклюже наклонившись, Эдуардо забарабанил кулаком по слизким доскам. Скрежет с обратной стороны усилился; кто-то капризно заворчал. Ривера хмыкнул и, кивнув Гаррету, занес ногу для удара. – Взяли!
Настил проломился с первой же попытки, и ботинок уперся во что-то мягкое. В положении… ладно, зомби, были свои плюсы: подошве пришел конец, а ногам хоть бы хны. Это так, мелочи. Парни же, со всей возможной грацией, бросились разбирать деревянные обломки – но ничего, кроме чужих мертвяков, ворочавшихся где-то внизу, не нашли. А потом на глаза попалась увядшая лилия в чьей-то руке…
Собственно, вот так откопали чуток припоздавшую Кайли Гриффин.

Хоронили ее с уважением. Тем, что вообще было доступно, конечно. Потому-то все и заключалось в расчистке места, хорошем гриме и - откуда, в разрушенном городе? - бальном платье. Хотя с платьем прогадали: белое, воздушное, в общей могиле... брр.
Отряхнувшись от грязи, первым же делом Гриффин одним рывком укоротила платье до колен и ободрала оборки. Огляделась. Стянув с рук перчатки, прощупала запястье, затем шею. И – обреченно замерла, раскачиваясь в такт воображаемому ритму.
Гарретт и Эдуардо говорить не спешили. Как и смотреть на Кайли, в глазах которой, казалось, разом отражалась вся мировая скорбь. Девушка несколько раз касалась век, но слез не было…
Наконец Гриффин пришла в себя. Смирившись, она ткнула пальцем в живот колясочника:
- Сделай что-нибудь с этим. Пожалуйста.
- Звиняй, ицесса, акой есть, - угодливо хохотнул Миллер. – Ниок не найется?
Эдуардо уселся на надгробие и – едва вспомнив, каково это – растянул губы в улыбке. Трое. Их трое. Хорошо. Четвертого… нет. Пока. А их должно быть четверо. Охотников ведь всегда четверо, так?
Не проблема. Исправимо.
Со стороны далекого, полуразрушенного города несло сладко и сытно, манило теплом, чужой жизнью. Накрапывал дождь. Где-то во всю мощь работала сирена; в тон ей урчало в животе у Миллера. Нужно было… идти. Есть – вот все, что им оставалось. Жрать, не думая ни о чем. Философия странная, но, в принципе, тоже неплохая.
- Скажете что-нибудь? – не сдержался Ривера, прочувствовав всю торжественность момента.
Шумно принюхавшись, Кайли облизнула губы раздвоенным язычком:
- Мозги?..


Целься в голову

Этот вышагивал прямо посередине шоссе – как и все они, он шел в город.
Стругацкие, «Пикник на обочине».

Температура упала ниже нормы, и они пошли быстрее. Огибая группы и группки таких же шатающихся доходяг, под грязно-серым небом, мимо брошенных домов, мимо колонн ржавеющей техники – в город.
Все дороги ведут в Нью-Йорк.
Все носы ведут в Нью-Йорк.
Домой, домой.
Чутье, что увело их прочь из мест чужих и незнакомых, было сродни собачьему. Этому настойчивому жжению в голове, теперь с успехом заменявшему сердцебиение, противиться было сложно, да и особо не хотелось. Вязкий пульс чего-то телесного толкал вперед, рисовал прямую линию… куда-то. Чутье – и мухи. Чем ближе к городу, тем больше становилось насекомых, несмотря на прохладное довольно-таки лето. Жужжание сливалось в низкий гул; в местах особенно ужасных мухи занимали всю поверхность – темная копошащаяся масса с зеленым отливом, фасеточные глаза и умение вцепиться в любой незащищенный участок тела. Гнусные твари. Зазеваешься – ищи, вычесывай потом из-под кожи белесых извивающихся паразитов.
Они шли ночами и по старой привычке держались друг друга.
Он, Эдуардо, держал.
Это было несложно. Как набредешь на волну, которой и края-то нет, как увидишь, что или Гарретт, или Кайли, или оба сразу с абсолютно пустыми лицами двинулись вслед за ней, хватай за шиворот, за волосы, за одежду – да что первое под руку подвернется, ох, как же не хватает второй, кто бы знал – и тяни доходягу на себя, и тряси, тряси, пока не передумает топать вслед за чужими мертвяками, пока Кайли не повесит нос, спрятав лицо в ладонях, или пока Гарретт не изобразит на роже что-то, смахивающее на виноватую улыбку; пока оба, переглянувшись, вновь не пристроятся по бокам, направляя нетвердые уже стопы в сторону города.
А главное – сам не забывайся. Ребят не забывай. Почаще смотрись в зеркала, или стекла, или лужи, и повторяй чертово имя свое – Эдуардо, Эд, Эдди, повторяй и заставляй повторять их, и пусть, что выглядит это как в кружках для идиотов, – ты мертв, парень, стал ходячим трупом из дешевых ужастиков! Каждое утро пялишься в стекляшку, которую таскаешь в кармане, и не узнаешь свое лицо, донельзя распухшее и лишенное волос; каждый гребаный день корчишь из себя лидера, сожалея о том, что до сих пор помнишь. Охотишься вместе с ними, используя остатки мозгов, что делает тебя в миллионы раз опаснее любого из толпы вокруг, питаешься вместе с ними, выбрасывая из головы, однако, все подробности, когда забита резь в желудке, приглядываешься к ним, к себе сквозь молочно-белое марево сродни той дряни, что течет из ран и порезов, и пересчитываешь с недоумением и раздражением – трое, трое, трое, не четверо, троетроетрое…
Все тащишь и тащишь их за собою – вперед, куда-то… вперед.
Нет, ты точно знаешь, куда.
И зачем.

Они всегда возвращались домой. Ну, или с поразительной точностью находили место, при жизни имевшее для них особенный вес. Расстояние роли не играло. Время – вот что важно.
Роланд ждал их с мрачным нетерпением.
В его сознании прочно отпечаталось обезличенное «они», поскольку назвать друзей как-нибудь иначе не поворачивался язык. Так легче: не безалаберный идиот Ривера, не умница Гриффин и не Гарретт, чье инвалидное кресло Роланд по не вполне понятной ему самому прихоти оставил в пожарной части. В отличие от тех, на улицах, друзья не перестали быть, когда ошибка одного потянула за собой хвост из самых разрушительных последствий. Охотники оставались охотниками, это Роланд еще помнил. Сражались, брыкались, пытаясь что-то исправить, и…
Не Ривера, не Гриффин, не Миллер.
Они.
Теперь они возвращались.
Близко-близко. Уже на полпути, может, ближе. Тот могильник выглядел ненадежным, но отвозить их за дальние укрепления – по одному, по очереди – у Роланда и компании прочих выживших, помнится, не хватило решимости. Теперь же оставалось только ждать… прикидывать, как скоро они преодолеют завалы на улицах, и, таясь, высматривать в окна знакомые силуэты. Ради бога, после ВСЕГО в башне ошивалось столько умных голов, но ни в одну не пришла мысль вычислить среднюю скорость возвращающегося покойника!
Роланд ждал их целую вечность, и в какой-то момент ожидание стало его единственным занятием.
Теряя ощущение времени, упираясь в стены, он наощупь бродил по коридорам и комнатам пожарной части. Иногда – приглядывая за теми, что остались снаружи, когда случилось ВСЁ, иногда – затыкая щели и дыры, чтобы сырость подвала и улиц не проникала в жилые помещения. Ткань Роланд рвал руками, удивляясь, откуда, собственно, берутся силы, если и без того скромные запасы его с каждым днем тухнут все больше; после на пальцах вспухали и лопались волдыри, но удовлетворения боль не приносила, а мышцы дрябли, дрябли… Хотя чаще всего Роланд бесцельно слонялся по этажам, вдыхая запах пыли, разложения и горючего Экто-1, которую время от времени он заявлялся навещать.
Торчать внизу, в приемной, Роланду не нравилось. Запах здесь был тяжелее обычного, а снаружи постоянно кто-то скребся. Однако Экто – точнее, слой пыли на машине – являлась его часами, поскольку свечению с улиц доверять было нельзя, а все прочие часы остановились. Пыль покрывала кузов с успокаивающим постоянством. На ней даже можно было оставлять себе записки: выводить пальцем прямо поверх старых, снова и снова, до тех пор, пока смысл сбитых немного фраз не потеряется окончательно.
Мотор ворчал, магнитофон в машине гонял одну и ту же кассету – из-за всего из-за этого тени в углах исчезали, страх ожидания отступал, и Роланда начинало тянуть в сон.
Спал он недолго и редко; засыпая же, падал там, где настигала усталость, и сны его были тревожными. В них приходило что-то невообразимо огромное, эфемерное, цвета золота. Выбираясь, оно с грохотом разрывало крепежи пересобранной крышки хранилища. Заполнив же собой, как ватой, всю базу, принималось рыться в воспоминаниях, перетряхивая наиболее тягостные (Эдди-ну-почему-ты-стоял-так-близко), и наконец взрывалось, рассыпаясь в мелкую желтую пыль – та мгновенно растворялась в воздухе.
Отплевавшись и растолкав ошарашенного Риверу, Роланд каждый раз шел наверх и находил Кайли. Посеревшая, с дрожащими губами и непонятной совершенно улыбкой, девушка стояла у окон, наблюдая, как поднимаются на ноги заметно потрепанные горожане…
Пожарная башня была цела. Кварталы вокруг – нет, и всех обитателей их живыми можно было назвать лишь альтернативно. Ну, всех, кроме компании юных охотников за приведениями, каким-то чудом уцелевшей и, в глазах общественности, соответственно во всем виноватой.
Перед пробуждением в уши его въедался звон такой силы, что пару раз Роланд точно обнаруживал на подушках кровь. Однако просыпался он от визгливого оклика Лизуна или всхлипов брата; поднимаясь же на локтях, понимал, что база пуста и темна, а брат – и все родные, и Жанин, и Игон – в момент, когда случилось ВСЁ, были или слишком близко, или слишком далеко, чтобы что-нибудь понять. Хотя, наверно, все понимал Лизун – до того, как растворился в холодном, твердом на ощупь поначалу, но постепенно рассеивающемся теле существа. Непонятно, правда, зачем тому понадобилось скользкое болтливое приведение, но факт есть факт: Лизуна съели с явным удовольствием.
Не Эдуардо, не Кайли, не Гарретт. Когда бы они ни вернулись, Роланд не растеряется. Просто не сможет.
Поднимаясь, последний-из-охотников-за-приведениями походкой сомнамбулы уходил в мастерскую. Чего ему не хватало, так это проводов.

Поразительно, как быстро умело ходить, бегать и вообще передвигаться тело, которому больше не надо было дышать. Плюс, мелкие травмы беспокоить перестали. Да и жара, от которой прежде приходилось спасаться, больше не донимала. Какая, к чертям, терморегуляция, когда кровь не циркулирует…
Неплохое решение на лето, кстати. Что важно, бюджетное.
Однако при столь активном образе нежизни возникали проблемы, много проблем, и основной была сохранность тебя ка организма плоть жующего, но, смотри выше, все еще думающего. Тут просто: перестарался – развалишься. Ну, не сразу, конечно, а в перспективе. Сначала не досчитаешься пальцев на руках-ногах (клятые мизинцы, клятые углы…), потом, благодаря воронью, станешь заметно меньше в талии (да, Гарретт, это касается именно тебя), и далее-далее-далее по накатанной. Лучше уж перебредь: замотаться так, чтоб не достали ни насекомые, ни птицы, ни… кто-нибудь еще.
Все равно, во что – в цене любые тряпки. В основном их стаскивали с доходяг, что посвежее. Эти не возражали: никак не реагируя, смотрели и смотрели тупо перед собой, и только если группа их уходила слишком далеко, предпринимали попытки освободиться. Они ведь всегда сбивались в группы. Даже в целые волны без края-конца!
Такое… дикое, такое понятное желание не быть одному. Если честно, Риверу оно ужасало.
Так о чем мы?
Ага, о тряпках.
Помимо расползающегося вместе с прежними хозяевами тряпья, в гардеробе-перевязочной ребят иногда заводились вещи относительно новые. Снимали их с тех, кого удавалось… поймать? Загнать? Нет, не то. В общем, с тех, кого время от времени приходилось жрать и замуровывать – во избежание ненужной конкуренции. Но вставать бедолаги все равно вставали, обглоданные и потерянные. Скреблись. Вопили изредка. Когда в желудке было полно и горячо, а в голове щелкало что-то окромя мыслей о непосредственно мозгах, Эдуардо думалось, что уделяй эти чудики чуть больше времени фильмам про зомби, кончина их была бы куда менее болезненной.
Пожалуй, после дня «ХЭ» думать он стал больше, чем до. Атмосфера располагала. Сохранись обе руки и умение разбирать свои же каракули, дневник бы завел. Что-то вроде «День первый: стал зомби. День второй: все еще зомби. МОЗГИ! День…». А если серьезно, Ривера помнил многое, еще большее забыл и не мог сказать, что тяготит сильнее.
Зато в совершенстве развил избирательное зрение: чем меньше оставалось от них, охотников, тем больше в глазах Эдуардо они становились похожи на прежних себя. Это стало привычкой и получалось автоматически: наблюдать тайком, как Кайли дуется, пытаясь заправить за ухо прядь волос, и не замечать, что волос этих осталось совсем немного, а незащищенные участки кожи отходят кусками; подкалывать Гарретта, с грустью оглядывающегося на фастфуд-забегаловку, и совсем не думать о том, что творится под его, Гарретта, курткой, такой липкой и бесформенной. Дурной обман, но добрый. Много добрее, чем держать в голове, что друзья все чаще не узнают себя, он, Эдуардо, не узнает себя, а ноги все несут и несут куда-то…
Куда?
Зачем?
Нет, он все еще помнит.
В день, когда Эдуардо потерял голос, они вошли в Нью-Йорк, и рассветное небо над ними было золотым. Свет, всепроникающий и немного нереальный, лился сверху: что-то висело над городом, тонкая пленка, которая ловила и выжимала солнечные лучи. Больше всего она напоминала золотую же плесень.
Воздух вокруг гудел; Кайли, остановившись, задрала голову к небу. Зашипела. Иссохшая от ветра кожа на скулах ее натянулась и лопнула. Раздраженно мотнув головой, Гриффин взяла Эдуардо под руку и потянула к ближайшему дому. Идеальные дома для идеальных семей, ныне брошенные и пыльные – они трое часто останавливались в таких, чтобы переждать непогоду. Почему-то это казалось важным, хоть и напоминало плохую игру в живых.
Еще в домах была мебель. И двери с замками.
Прошагав за ночь не одну милю, можно было растянуться на кровати и дать отдых ногам – ну, отдых чисто психологического характера, учитывая понятные обстоятельства. Можно было даже занавесить окна – чтобы свет не ел глаза, а самой важной вещью на свете становились тени.
Можно было на время забыть о собственной невеселой участи, сосредоточившись на одном: вот она, Кайли, рядом, выпрями руку – дотянешься.
Они спали вместе с тех пор, как вернулись.
Никто не хотел быть один.

Когда в дверь заскреблись, Роланд как раз силился проглотить хлопья с прогорклым молоком. Хлопья шли отвратительно, и привкус прелости на языке этому только способствовал. Благо, темнота скрывала истинный цвет находящейся в миске жижи.
Когда заскреблись снова, сильнее прежнего, желудок парня сделал ощутимое такое сальто, а злополучные хлопья встали поперек горла – что, в прочем, не помещало Роланду их дожевать. Нельзя, нельзя-нельзя терять еду, даже такую.
К моменту, когда дверь уже трясли, у него зуб на зуб не попадал и дрожали руки.
Закинув на спину рюкзак; сжимая чудом работающий фонарь, от света которого по стенам башни скакали блики; переступая через провода и мастерски огибая острые углы и соединения, Роланд отправился открывать. Приемная встретила его привычным запахом бензина и пыли; но ощутимее был тот, что шел снаружи, тот, от которого к горлу мгновенно подкатила рвота. Вонь висела на первом этаже с самых первых после конца дней, однако теперь она стала слишком резкой, даже дышать приходилось через рот.
Постояв чуть-чуть, парень принялся заниматься странным: передвинул подальше инвалидное кресло, переложил на видное место с десяток разной степени паршивости книжищ, завел старушку Экто – машину поставил так, чтобы фары освещали кавардак в противоположной дверям стороне. Роланд не верил, будто бы те, кто придут, еще способны что-то понимать или, более того, являются чем-то кроме муляжей живых себя. Но остаточные воспоминания могут кого угодно с толку сбить.
Ну, он на это надеялся.
Итак, двери. Прислушавшись, Роланд заключил, что шум снаружи стал только сильнее. Еще и подвывания добавились. Надо открывать, иначе к пожарной части сползется все, что шатается поблизости… да кого он обманывает, скоро сюда и так сползется все!
Он слишком долго не выходил на улицу. Сносно стрелять так и не научился. Он…
…не готов, пожалуйста, совсем не готов!
А та штука, сверху, не готова и подавно.
Хотя дел-то всего-ничего. Надо только разобраться в системе замков и задвижек, оставшейся со времен менее спокойных, но более счастливых, и, приоткрыв дверь, отскочить к машине. Став как можно менее заметным, Роланд надеялся обойти гостей сзади. Попробовать стоило даже с его габаритами, хотя той же Кайли провернуть подобный трюк было бы легче в разы.
Кайли? Серьезно?
Они, три неуклюжие фигуры, вошли тихо. Не ввалились, а именно зашли, кое-как справившись с дверями, и принесли с собой такое зловоние, что проклятые хлопья спазмом попросились наружу. Глаза защипало тоже – больно, до мокроты. Однако Роланд остался незамеченным, хотя… ох, кажется, прокусил язык. И тут бы самое время бежать – так нет же, ему просто необходимо было их увидеть! Увидеть их, увидеть что-то кроме согнутых спин и непонятных лохмотьев, где свисавших клоками, а где вплотную прилегающих к фигуре. Наверняка ведь над друзьями (нет-нет, не надо, не думай…) поработала мародеры: эти не боялись воровать с мертвяков и часто околачивались около свежих могильников.
«Смотри. Смотри, ты знал их!», – мысленно повторял Роланд, но заставить себя включить и направить фонарь на пришедших получилось далеко не с первого раза и только когда те продвинулись чуть внутрь приемной.
На свет они среагировали быстрее, чем предполагалось. Или все дело в щелчке выключателя? Маленькая громкая кнопка.
Роланд увидел то, что до этого много раз видел через окна; то, с чем приходилось сталкиваться и через что не раз приходилось пробивать дорогу: изгнившие, высохшие до бугристой корки лица и измазанные чем-то совсем уж непотребным подбородки, перекошенные позы, птичий помет и перья на телах. Последний-из-охотников-за-приведениями даже почувствовал укол совести: дорога домой потрепала друзей слишком сильно. А ведь он мог оставить их ближе, мог сразу проследить, чтобы все закончилось… Он просто испугался.
Ну, зато Гарретт, единственный глаз которого вращается по какой-то своей, особенной траектории (подмигнуть? он пытается подмигнуть?), теперь ходит на своих двоих, и приведения тут ни при чем.
…Пожалуй, тогда, много дней назад, Гарретту просто не повезло: неуемное желание быть причастным всюду вышло боком из-за неработающих ног. Как же его раздуло.
И Эдди, бедный безрукий Эдди. Не хотел умирать настолько, что даже позволил мясникам-любителям из сопротивления по самый локоть отхватить прокушенную руку.
…Уж кто-то, а Ривера всегда умел красиво подставляться. Извлечение котят из пасти застрявшей в канализации НЁХ, спасение принцесс от орд ходячих мертвяков – спешите, всего за пару слезинок из глаз прекрасной дамы!
И Кайли. За спиной Эдуардо, как всегда. Какой идиот придумал одеть Гриффин в белое? Хотя, наверно, раньше это казалось хорошей идеей – символизм, все такое. Тогда никто не знал, что возвращаются даже те, кто…
…Чувство вины в какой-то момент стало сильнее Кайли Гриффин. Аляповатые прозвища еще никого не спасали.
Молчаливые, неподвижные, ребята смотрели и смотрели на него… мгновение, не дольше. Затем Гарретт шагнул вперед, потянувшись пятерней к Роланду, и тому вдруг стало спокойно. Не помнят. Муляжи, болванки – что угодно, но не второе поколение охотников за приведениями.
Кинулись они все вместе, разом. Это здорово помогло: Гриффин задвинули куда-то назад, Гарретт запутался в собственных коленях, но все равно оказался ближе остальных; в решающий момент его толкнул в бок Эдуардо, и – вуаля! – колени таки не выдержали. Спасибо счастливым случайностям. Спасибо, Эдуардо.
Выскочив на улицу, Роланд, едва не упустив фонарь от усердия, захлопнул за собой дверь. Задвинул прикрученную недавно щеколду. Вдохнул, отбросив мучительную резь в горле и легких. Огляделся, напрягая слух. Нет, ничего не изменилось. Все та же темень в кварталах снизу, все та же темно-желтая занавесь сверху – где тоньше, где толще, и небо из-за нее в темных дырах и подтеках. Звезд почти не видно. За дверями базы разочарованно ворчат. А в остальном все спокойно.
Десять шагов.
Рюкзак оттягивает спину, и Роланда чуть раскачивает при ходьбе.
Двадцать шагов.
Ноги ватные, и внутри он будто воздухом набит.
Тридцать шагов.
Твари собираются вокруг, плетутся сзади, скребут зубами – слишком медленные, чтобы догнать, однако вонь хорошо ощутима в прохладном ночном воздухе. Ну, могло быть и хуже. В конце концов, у него есть оружие, чтобы защитить себя.
Сорок.
Пальцы легко находят детонатор в кармане спецовки.
Пятьдесят.

Столб зеленого света бил в небо прямо из центра развалин пожарной башни; вибрация воздуха пульсацией в такт отзывалась пониже солнечного сплетения. И в ушах звенело. Тонкий-тонкий такой шум, даже треск. Именно с таким треском над взорванным хранилищем образовывался купол – сверкающий и гладкий, он обретал форму по мере того, как очищалось небо, а пришедшие на шум твари останавливались и падали на асфальт.
Так много чистой энергии. Кому угодно понадобятся все силы, чтобы ее переварить.
Роланд возвращался с легким сердцем. Правда, чем ближе он подходил, тем больше становилось мертвяков, но теперь они не мешали: стоящих – те, задрав головы, выглядели потерянными и падали от одного прикосновения – можно было оттолкнуть, а через лежащих, скрючившихся в позе эмбриона, парень без зазрения совести перешагивал. Куда больше неприятностей ему доставлял купол: свет из хранилища здорово обжигал лицо и руки.
Не то, чтобы Джексону слишком хотелось рассматривать горящие развалины, но… просто нужно было убедиться.
Две фигуры среди руин последний-из-охотников-за-приведениями заметил издалека. Несмотря на плачевное состояние остальных, эти держались на ногах вполне твердо; одна, что выше, пыталась за руку вытащить из огня вторую, почти кукольную.
Роланд не планировал использовать оружие. И сносно стрелять так и не научился.
Однако… нет, он просто не сможет увидеть их еще раз.
Целься в голову.


Пломбирный император

Задушен луч светильника! Пропал!
Пломбирный император правит бал.

Уоллес Стивенс, "Пломбирный император".

Когда луч иссяк, а купол превратился в нечто большее, Роланда, сидящего недалеко от развалин, нашли. Его подняли с асфальта; отряхнули, игнорируя скопище тел вокруг, хотя в свете дня и сверхъестественной жары выглядели те в разы хуже прежнего; отвели в убежище, наскоро сбитое, распечатанное сразу после возвращения в город, и несколько дней после этого терпеливо объясняли, как держать в руках расческу, зачем вставать с лежака по утрам и вообще, вообще, вообще.
Наконец, однажды утром – небо к тому моменту приобрело нормальный цвет – Роланд проснулся сам. Умылся, тщательно втирая в кожу воду с чем-то едким, накинул запылившийся от простоя протонный ранец и ушел не прощаясь. Провожать его не вышли: после взрыва Джексона сторонились аки прокаженного, да и сам он компании не искал.
Ноги сразу повели по знакомому маршруту: по невеселой иронии, убежище расположилось недалеко от дома Роланда, и дорога до станции была хорошо ему знакома. Может, проведать? Нет, слишком рано. Пока город не приведут в порядок, сколько бы времени это ни заняло, домой лучше не соваться. Роланда выворачивало от мыслей о том, во что превратился родной квартал. Наблюдать тела родных – а вдруг? – тоже не хотелось.
К тому же, надо завершить еще кое-что.
Шар цвета золота, подмявший под себя руины пожарной части, гудел спокойно и ровно – и кажется, даже дышал, неслышно втягивая воздух; это чуть колыхало отросшие волосы Роланда. Подумав о тех, кто разгуливал по улицам Нью-Йорка последние недели, вспомнив друзей, теперь погребенных где-то внутри сверкающей громадины, последний-из-охотников-за-приведениями решил, что надо бы что-то сказать…
И промолчал.
/MORE]

запись создана: 26.04.2013 в 19:00