"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
По "Soul Eater Not!" вот-вот выйдет аниме. *ловит челюсть* Знали все, кроме меня, да?(
Шибусеновцы еще живы-здоровы-счастливы и занимаются своими делами, никаких тебе Кишинов на горизонте... Лестница! Только бы концовку не слили, как в оригинале. а сольют же, сольют!
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Сегодня было первое занятие на автодроме - змейка, парковка, все дела. И сегодня же выехали в город... Не очень долго катались, правда. Как, ну кааааак можно выпускать на дорогу человека, который в первый раз сел за руль и глохнет через каждые сто метров, и заставлять его разгоняться до третьей скорости?! Да, я боюсь выезжать на встречку, чтобы объехать метровые ямы, и мне страшно соваться в лужи на всю ширину дороги, и сцепление бросаю резко, и вообще не чувствую ни руль, ни скорость... До сих пор успокоиться не могу.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
По мотивам "Дома дневного, дома ночного".
– Почему ты умеешь петь, а я нет? А, Дикен? – посмеиваясь, спрашивает Босс. Хмельная, с горячими красными щеками, она полулежит на здоровенном валуне и все пьет, и пьет, и пьет, и сбивает остатки питья рукавами, ничуть не заботясь о налипающей на них пещерной грязи. Разводы и пятна, что чуть ранее разошлись по штанам, по некогда светлой рубашке, в свете грибов смотрятся жутко – неаккуратные, с красноватым отливом… На груди и спине леди-дроу тоже были такие… отливы. читать дальшеДикен косится на своего Босса с опаской – на нее, на бутыль с чем-то вонючим, темно-бордовым. Видеть Босс такой ему неприятно, даже страшно чуть-чуть. Дикен ведь знает, что случилась беда. Понял давным-давно, в момент, когда от стены отделилась тень, когда дроу… их с Боссом дроу тонко вскрикнула, выгнувшись… когда его, Дикена, подозвал тифлинг Вален, и они вместе прятали эльфку, равнодушную и холодную, от зубов разномастного зверья. С тех пор прошла целая вечность в звенящих тоннелях Андердарка – пара часов от силы, навскидку. Лагерь разбили быстро; Вален куда-то ушел, Босс напилась, и чуть погодя повисло молчание настолько тяжелое, что Дикену стало казаться, будто бы на плечи им всем легли чьи-то мохнатые лапы. Или… вернулась леди-дроу с пятнами, дырами на груди и спине – стала посреди лагеря, аккурат возле котла, и смотрит, будто чего-то ждет. Покрутившись вокруг немного, Дикен сбежал в тоннели и сказал ей – спел ей – все, что нужно было сказать. Полегчало. Босс так не может. Поэтому пьет, и пьет, и пьет, и боится голову поднимать. – Ну же, Дикен, поговори со мной! Раскрой секрет, что ли… – лицо у нее растерянное до сих пор, а глаза мутные и воспаленные; однако смотрит внимательно, двигается ловко. Глядишь, протянет руку, сгребет за шиворот, напоит из почти пустой уже бутылки, насильно заливая в пасть горькую шипучую гадость – и Дикен тоже будет высматривать что-то в черноте необитаемых тоннелей и задавать странные вопросы. Если честно, ему не хватает присутствия Валена. Пусть рогатый, хвостатый и мрачный, но мрачный привычно… – Дикен пустой внутри, что твоя бутыль. А Боссу не нужно было столько пить, – отчеканивает кобольд и уходит, старательно не оглядываясь. Пожалуй, с тифлингом ему спокойнее. А Босс – ужасное какое прозвище – остается в одиночестве, закрывает глаза и начинает думать. Когда руки все еще помнят тяжесть остывающего тела и скрюченные в агонии пальцы той, что обещала вести до конца, думать – единственная возможность хоть как-то убить время. Хмельные мысли тяжелы на подъем и рассеиваются слишком быстро, однако слова кобольда прочно застряли в голове. Пустой, да? Полый, звонкий… что бутыль, что барабан! Собирает ее, музыку эту, где-то в пылающем драконьем нутре, и поет потом, что дышит… Плохо поет, хехе, и дыхание такое же плохое. Пустой… значит, вот, снаружи весь, тушка чешуйчатая. Смотрит на себя будто со стороны – щупает, разглядывает, как картинку из книжки, болтает сам с собою в отраженьях. Когда в комнату ту зеркальную попали, в Подгорье, и вовсе едва не чокнулся. Если занят – поет, или слушает, или ковыряется в мешке своем заплечном – то вообще для себя как бы не существует, потому что думает о музыке, о словах, о пожитках, которые давно пора бы просушить или бросить во благо, а то прет, как от целого стада рофов. А о себе не думает, хоть ты тресни! Даже обыкновенное «я» из него не вытащить. Только «он», или «Дикен», или еще какая-нибудь ерунда. Для себя самого Дикен весь снаружи, а внутри у него… внутри… Пустой. Стоп. Вот тут надо бы выпить еще. Жидкость из сомнительного вида фляжки, подобранной еще в лабиринтах, обжигает язык и нёбо, однако мысли не проясняет. Босс заходится в кашле; глаза слезятся с непривычки, и, сверху, ее ощутимо уже мутит. Не умеешь пить – не берись, правильно говорят. Так нет, прижало… Музыку Дикена ей больше всего хочется назвать шумом, набором часто бессвязных слов, от которого содержимое черепной коробки вытекает через уши, причем не только и не всегда в переносном смысле. Однако не все так просто, ох не все! Ведь какими бы зубодробительными ни были звуки, срывающиеся с кобольдовой лютни, они всегда задевают что-то такое… слишком личное. И самым поганым образом расшевеливают память. В последнее время Дикен поет только о том, что видит или видел. И о последних минутах Натирры спел. Битый час в тоннеля надрывался, а потом вернулся спокойнехонький и едва ли не нотации начал читать. Будто и не было ничего. Будто воспоминание об истерзанном теле влетело в махонькую черепушку, пошарахалось там чуть-чуть, как в полом металлическом горне, и исчезло, оставив после себя очередной зубодробительный напев. Дикену – хватит. И тем, что еще встретятся на пути, хватит тоже. Даже с процентами. Если принять, что крылатый перепевает все, что с ним происходит, а песни его, музыка – хорошая или плохая – это воспоминания, положенные на звук, все становится на свои места. Зачем хранить что-то внутри, забивая себя вещами тяжелыми и ненужными, если можно нацарапать это на листе, а потом, коль прижмет, достать и… и применить? Когда живешь в мире с драконьим нутром своим, с призраками прошлого, с собой – вот тогда и получается музыка. ...Говорит Дикен быстро и четко, но не музыкально от слова совсем. Сапоги его мягко шуршат по камню, и потому поступь того, кто идет рядом, кажется поистине громоподобной. Таки настучал. Босс торопливо подскакивает, принимая самую что ни на есть трезвую из поз – прямая спина и сосредоточенное лицо. То, о чем думалось всего с минуту назад, теперь кажется ей откровенно смешным и нелепым… Что только не придумается, на больную-то голову. Однако надо научиться пить. Однако надо научиться петь.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
На самом деле, нужно просто дождаться лета. Или апреля. К тому времени народу в квартире станет поменьше, и возвращаться в нее будет немножко веселее. А пока впереди полторы недели упоротой верстки в ворде Или экстренное освоение Индизайна... неет, таки ворд.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Предпоследнюю серию Ходячих проматывала так, как ни проматывала даже второй сезон со всеми его фермами, ибо тошнит. Дэрил, ну что ты творишь?Зачем, зачееем все эти сопли в обнимку с блондинкой-я-никогда-не-запомню-ее-имя? Нашли время, блин. Надеюсь, ее таки сожрут... Или забальзамируют. Не хочу, чтоб Ходячие превратились в какое-нибудь Сверхъестественное.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
В последнее время меня сложно развести на эмоции, но... Аж в горле защипало. Видимо, я слишком люблю Медведа. И Джастин тут не вызывает желания бежать-бежать-бежать.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
...И вот чем я занимаюсь.
Как мужчина, личный телохранитель и воин, проживший довольно таки долгое время в обществе сильных и властных женщин, Вален точно знает, когда надо бежать. Если безвкусный воздух подземного города начинает звенеть, если на улицах, на одеждах становится слишком много цветов, если глаза прекрасных дам блестят по-кошачьи ярко - лучше, лучше уйти! Во избежание ненужных… кхм. Однако в крестовом походе против вреднейших рас Андердарка вместе взятых сделать это не так-то и просто. читать дальшеВален списывает все на родовую память – и искренне надеется, что происходящему скоро настанет конец. Вален анализирует – долгими, изматывающе душными дежурствами и пешими переходами. Вален наблюдает – из густых, непроглядных теней. При всех своих габаритах и обмундировке (один цеп чего стоит!) двигается тифлинг негромко, почти неслышно… В общем, он… нет-нет, не прячется, ни в коем случае, а все описанное выше – лишь тактический маневр. Ведь сегодня, после пробуждения сразу, Вален вежливо отправил восвояси Героиню с поверхности – благословленная Богами, оставившая за спиной пол Фаеруна, та давно уже набивалась хм… помочь почистить доспех. Осторожно разминулся с Натиррой – несмотря на катастрофическую просто близость поселения иллитидов, дроу решила подобрать для себя новые одежды, присущие скорее жрицам во время ритуалов, нежели полезные во время реальной схватки. Обогнул по широкой дуге Избранную. Вновь разминулся с Натиррой, знакомой до зубного скрежета и одновременно какой-то… ну совсем не такой. А в конце концов, наступив на горло собственной гордости, заключил перемирие с кобольдом – нелепейшего вида созданием, к слову - и ушел исследовать ближайшие коридоры. Опять, опять. Кобольд увлеченно ковыряет что-то зеленое, желеобразное в углу зала; «что-то» ворчит, пузырится и пытается отхватить у крылатого лапу, однако тому все нипочем. Продолжается действо уже довольно давно, и тифлинг в отчаянии думает, что наблюдать за повернутой парочкой придется целое дежурство напролет. Обхватив голову руками, Вален бухается на ближайший камень. Прислушиваясь к голосам, к немного нервному смеху спутниц, он может поклясться, что в голове его бушует что-то посильнее крови клятых танар’ри… - На поверхности это называют весной, - на миг оторвавшись от своего занятия, изрекает кобольд. Желеобразное «что-то» тянет к нему щупальца и выглядит подозрительно недовольным; на острой морде Дикена написано сочувствие, и Вален с неотвратимой уверенностью осознает - крылатое чучело его полностью понимает.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
" - Почему Имярек видит духов, a я нет? - спросилa я кaк-то у Мaрты. Тa ответилa: - Потому что внутри он пустой. Я понялa это в ту минуту кaк пустоголовость и простодушие. Человек, нaполненный изнутри, подумaлось мне, имеет больше достоинств, чем пустой. Потом я мылa полы в кухне, и вдруг до меня дошло, что хотелa скaзaть мне Мaртa. Дело в том, что Имярек из рaзрядa людей, которые предстaвляют себе Господa Богa тaк, будто Бог стоит где-то тaм, a они сaми - здесь. Имярек видит только то, что снaружи, дaже нa себя смотрит со стороны, рaзглядывaет себя, кaк фотогрaфию. Общaется с собой только в зеркaле. Когдa он зaнят, к примеру - мaстерит свои филигрaнной рaботы сaни, то вообще для себя кaк бы не существует, потому что думaет о сaнях, a не о себе. Сaмого себя не считaет интересным предметом для рaзмышлений. И лишь когдa он одевaется, чтобы отпрaвиться в свое ежедневное пaломничество в Новую Руду зa пaчкой сигaрет и тaблеткaми от головной боли, когдa видит себя в зеркaле уже готовым к выходу, только тогдa думaет о себе - "он". Никогдa - "я". Он смотрит нa себя глaзaми других, поэтому тaк вaжен внешний вид, новaя курткa из модной ткaни, кремовaя рубaшкa, светлый воротничок, который отлично оттеняет зaгорелое лицо. Поэтому дaже для сaмого себя Имярек весь снaружи. Нет у Имярекa внутри ничего, что смотрело бы изнутри, a знaчит, нет и рефлексии. Вот тогдa-то и видятся духи."
"Дом дневной, дом ночной". Ее всю нужно растащить на цитаты. И читать дозировано.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Еще немного, и я начну ныть. А поскольку ныть нельзя, буду кидать авто-запоминалки
Если палка смотрит в рот - делай правый поворот, Если палка смотрит влево - проезжай как королева, Если палка смотрит вправо - ехать не имеешь права, Если мент к тебе спиной - ты не рыпайся и стой.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Странное.
Мурлыкая, Лизун висит метрах в двух над полом, царапает воздух и подставляет бока воображаемому… кому-то. Ловит солнечного зайца сквозь пыль – один в гулкой пожарной башне, - пачкает стены, полы и шкафы и всем своим видом напоминает бестолковую, увлеченную дворнягу, непременно лопоухую, с неуклюжими длинными лапами и искусанным до язв хвостом. Ему всегда было свойственно что-то собачье. Привычка шумно принюхиваться или лезть под ноги в самый неподходящий момент, положение домашней зверушки на базе Охотников, звериный же аппетит – все это выдавало в назойливом зеленой приведении убойную помесь сгущенной эктоплазмы и какой-нибудь чихуахуа. читать дальшеЧестно говоря, компании Лизуна Кайли предпочла бы любую, даже самую лысую, пучеглазую и глупую «хуа». Кое-как дотащив из ближайшего супермаркета сумки, Гриффин укладывает в холодильник продукты – как попало. Сегодня ее дежурство. А значит, нужно убрать клубы пыли по углам (тяжело, однако, быть единственной в команде девушкой), расставить опрокинутые Лизуном стулья и тумбы, накормить самого Лизуна… а после долго, до упора сидеть над телефоном в приемной, зная наверняка – никто не позвонит. Ведь как бы странно это ни выглядело, после гибели Игона Спенглера тишина установилась везде – в телефонной трубке, в пожарной башне. Он ушел неожиданно, увел за собою вслед орду высокоуровневых тварей, и теперь сосущее, пыльное пространство лабораторий заполняли лишь кое-какие его личные вещи, оборудование и… и, точно, Лизун. Любимчик Спенглера и своеобразный талисман команды, присутствие которого никогда еще не казалось настолько холодным и скользким. Для Кайли уж точно. Ребята же вслух не жаловались – мрачнея, однако, с каждым шагом по направлению к базе - а Жанин… Жанин в пожарную часть больше не приходила. Потому что Лизун, безразмерный желудок которого требовал новых впечатлений едва ли не каждый час, почти перестал есть. Потому что Лизун, приведение коммуникабельное сверх меры, целыми днями находился один, на всех прочих внимания не обращал и был этим вполне доволен. Потому что Лизун, привычный, глупый Лизун, попискивающий от удовольствия один в пустой комнате, вызывал у Кайли мурашки по коже, и чтобы высидеть положенные полдня наедине с ним, Гриффин приходилось включать на полную телевизор и радио – чтобы отвлечься, чтобы забыться, чтобы не обращать внимания на стуки и скрипы, от которых кровь приливала к лицу, а пот становился холодным и липким. Шагая по коридору, Кайли смотрит себе под ноги и старательно игнорирует все отражающие поверхности. Первое время ей хотелось их занавесить, но потом пришло понимание, что на все-все-все не хватит покрывал, а воздух в башне и без того стоит тяжелый, стылый. Так пахнут квартиры без хозяев, так пахло в квартире бабушки Роуз в тот самый день. Все правильно - жилые комнаты опустели; Кайли заметила это довольно давно, но так и не заставила себя узнать, куда безутешная до сих пор Жанин дела вещи Игона. Проще было об этом не думать… здесь, в башне. Пока на поясе позвякивали ключи, пока где-то над головой парил беспричинно счастливый Лизун – не думать. Переварить все происходящее можно и дома, под мышкой с котом и чашкой чего-нибудь обжигающе-горячего. Смерти, кстати, Кайли все же не боялась - ибо процесс естественный и, в сущности, вполне себе привычный. А вот с тем, что наступало после, возникали определенные проблемы. Странно, но чтобы понять это, потребовалась чья-то смерть… снова. По большому счету, поиски Лизуна - полбеды, ибо самое сложное - привлечь его внимание после. Приметив сбоку от себя то самое, заветно-зеленое, Кайли бросается наперерез. Цепляя кедами паркет, вырастает перед самым носом приведения – и резко, неаккуратно машет рукой, набирая полную ладонь холодной слизи. Откуда прыть взялась? - Я оставила пакеты на кухне. Тебе еще что-нибудь нужно? Эктоплазма на коже высыхает почти мгновенно; там, где слизи побольше, возникают рыхлые желеобразные бугры, и Гриффин думает, что больше никогда, никогда-никогда не прикоснется к этому и пальцем. Однако Лизун останавливается – зависает, вглядывается в лицо охотницы так, будто видит ее впервые в не-жизни, и Кайли хочется развернуться, сбежать… да те же руки отмыть. Красные зрачки, жирно блестящее тело неправильной формы – на ее памяти встречались монстры и посимпатичнее, но персонально о Лизуне она не может думать как о чем-то неживом. Не могла до сих пор, если точнее. Потому что теперь, когда – хоть и на время – опустела башня, теперь, когда погиб Игон, одичал, потерялся, умер и его личный паранормальный зверек. Лизуну ведь всегда было свойственно что-то собачье. И собачья же преданность – в том числе.
Долгое, вдумчивое молчание приведения вполне можно принять за отказ. А и черт с ним. Нашаривая ключи от приемной, Кайли не оборачивается, не смотрит и все ускоряет, ускоряет шаг… Лизун ее уход замечает не сразу. Для него это… как-то не важно. Ничто не важно. Бесконечно длинные коридоры пожарной башни дышат пониманием и теплом.