"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Вот не верю в положительную концовку манги. Забороть главного гада и остаться при своих мозгах - не-не-не, что-нибудь да вылезет. Оно как бы флафф, но ужастик.
Они приходят к Киду по ночам – отец и брат, величайший трус в истории Шибусена и… и да, величайший трус в истории Шибусена. Две тени, высокие и плоские – садятся в гостиной и ждут, пока не потушат свет. В потемках поднимаются наверх, задевая балахонами перила и ступени. С замками возятся потом. В дверях стоят. И входят – одинаковые, холодные, неясные на просвет. У одного лицо, как маска. У другого маска взамен лица. Неживые. Пустые, полые. читать дальшеПриходят – шепчут, кривят губы и лица: про порядок и хаос, про силу и слабость. Приходят – тянут, тянут, каждый на себя. Как канат, как ветошь. Тянут, пока не затрещат кости, пока не закричишь, пока не побежит по венам колючий, ломкий ледок… Оттого и просыпается Кид каждую ночь, стуча зубами от ужаса и холода. Оттого и мнет простыни, тянет на лицо, затыкает ими рот. И горло полощет еще – сплевывает в раковину подкрашенную, вязкую слюну. Шинигами не умеют кричать. По рангу не положено. Шинигами жалеют своих. Заботятся. Не пугают лишний раз. А «свои» смотрят с уважением и жалостью. Кто-то знает, кто-то догадывается: если не заметить обкусанные ногти с канвой не-грязи еще можно, то проглядеть помехи в идеальном до этого резонансе – неимоверная глупость. В общем, знают. Сочувствуют, шепчутся, жалеют – потихоньку, между собой. Помогают по мере сил. А теперь и дежурить начали. Сперва сестры Томпсон, а потом и остальные подключились… дамы, только дамы. Всенощное бдение у постели Шинигами – занятие не для крутых парней. Однако с тех пор, как юный Смерть надломился, треснул и в щепки разнес балкон, в сторону особняка стали поглядывать даже представители сильной половины Спарты. Но пока все обходится, и Кид, укладываясь, на сон грядущий принюхивается к аромату духов, самых-самых разных. Стараясь пореже открывать глаза, он различает сиделок только так.
У сестер Томпсон духи одинаковые – тонкие, ванильные; если переусердствовать с количеством, запах оседает на нёбе и очень хочется чихать. Патти аккуратно, под шумок таскает духи у Лиз. Старшая не против. Смирилась. Сидят сестры тихо, ходят на цыпочках, меняются по часам. Они наконец-то считают особняк своим домом, и Кид этому, несомненно, рад. Все лучше, чем в одиночестве куковать в коридорах без зеркал. У Маки духи свежие, привязчивые, с цитрусовой остротой. Кажется, от старых она избавилась сразу после сражения на Луне – просто вынесла в мусор едва начатый флакон. Те духи были безвкусными и какими-то… ну, левыми. Новые нравятся Киду куда больше. Битва на Луне вообще многое изменила. Да все!.. Кроме того, что Албарн до сих пор таскает с собой какой-то фолиантище. Какой – не говорит, краснеет. И заглянуть не позволяет. Заучка несчастная. От Цубаки пахнет чайными листьями и сушеной травой. Сначала запах этот едва ощутим, но потом заполняет собой всю комнату… Накацукаса мнется, улыбается неловко и иногда принимается ходить по комнате, разминая ноги и шею. В такие моменты Кид злится на себя сильнее обычного и старается уснуть. Не выходит. Вокруг Азусы витает плотное облако чего-то горько-сладкого, отдающего дегтем и дымом, и смен ее юный Шинигами боится до одури. Приходит Юми поздно – стучит тяжеленными подошвами туфлей по ступеням, отчитывает кого-нибудь из Топмсон и ночь напролет сидит рядом с кроватью, недвижимая. Прикрыв веки, Кид может представить Косу во всех деталях: спина прямая, как палка, руки сложены на груди, а взгляд сквозь очки направлен куда-то далеко-далеко. Демонический Арбалет, да? Наверняка шпионит за кем-нибудь в Городе. Ну его, это старшее поколение.
…А с приходом Марии спальня погружается во что-то теплое, конфетное. И сама Коса будто бы целиком состоит из тепла и конфет: горячая, округлая и очень-очень светлая. Мария носит в себе новую жизнь, Мария хочет о ком-то заботиться – и находиться рядом с ней все равно, что обнимать ростовую лампу. Кид знает: этим утром он побоится взглянуть в глаза Профессору Штейну. И утром, и днем, и даже неделей спустя. Потому что Штейн – единственный, кто понимает: запирая Лабораторию на все замки, он запрещает жене приближаться к поместью. Слабая, уязвимая, не выдержит – пожалуй, только теперь, после всего случившегося, Штейн учится выражать эмоции чуть более человеческими путями. Ведь Мария все равно ускользает, а замки приходится менять. Кид знает: этой ночью отец и брат придут снова. Но не за ним. – Спи, – говорит Мария и кладет на лоб его ладошку, сухую и горячую. Перебирает в пальцах волосы, напевает что-то себе под нос – тепло живительными струйками разбегается по телу. Кид послушно закрывает глаза… По щекам юного Шинигами текут мутноватые слезы. И веки жжет. Видать, с непривычки. Высокие, плоские тени за спиною Марии становятся чуть плотнее и отращивают зубы.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Можно я похвастаюсь? Теперь на полках в шкафу стоят вот такие вот штуки. Когда становится плохо и грустно, иду любоваться - и сразу отпускает. Теперь думаю еще что-нибудь попросить. Но перед человеком стыдно)
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Сообщили, что комп, который забрали "подремонтировать", будут полностью чистить. Хана недописаным текстам. И архивам с артами тоже хана. И музыке с фильмами. Две недели с тормозящей машиной брата - и все зря.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Вот люблю я дома бывать. Приезжаешь – весь такой городской, чистенький – входишь в сад, проваливаешься в листья едва ли не по колено – а навстречу уже несется Ричард. Это зверь наш, что-то вроде колли, только больше и мохнатей. Так вот. Несется, встает на задние лапы… и нежно тычет в лицо раздавленной лягушкой.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
У нас тут бомбу нашли, на вокзале в 15-ти минутах езды от дома. "Потерянный" пакет, вызов дежурных, собака, саперы. Едва не рвануло. Здравствуй, олимпиада 2014. О_о
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Не играла в "Тук-тук-тук" и сяду еще нескоро, но арты просматриваю. Красота! Только в руки главному герою вместо свечи почему-то хочется дать бензопилу. Страшно мне начинать, вот честно. Судя по отзывам, игра в разы мозговыносительнее Мора - а я и после него еще какое-то время от дыма шарахарась.
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
Получила тему курсовой. Она состоит из пятнадцати слов, а закончить работу - хотя бы теоретическую часть - желательно бы к январю... В жизни вновь появился смысл, после конца ФБ-то)
"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
К разговору о кроссовере Алисы и Матрицы. Не совсем то, но кодовая фраза навела) Inexpressif, спасибо за идею!
читать дальше – Синяя или красная, мисс Лидделл? Синяя или красная? В синей – наркотик, спасительный и сладкий, в красной – вещество, что выворачивает тело костями наружу, но заставляет оставаться в сознании. Выберет синюю – уснет на пару часов, проглотит красную – спать не будет. Но и шевелиться не будет тоже; только смотреть, смотреть и смотреть. Алиса бьется, Алиса плачет, Алиса не хочет выбирать. Рубашка стягивает ребра, руки заломаны за спину, волосы грязными патлами спадают на глаза – и голос санитара, увещевающего настырно и безуспешно, доносится будто из глубокого колодца. Санитару скучно, очень и очень. Санитару хочется играть. – Мисс Лидделл? Вы должны выбрать, мисс Лидделл. Помогите мне, ну же. Подбородок обдает теплом – теплом противным, пахнущим застарелым потом и одеколоном. Волосы лезут в глаза, царапают, мешают, и сквозь злые слезы Алиса видит, что под нос ей суют две таблетки. Алиса знает: округлая, противная, уродливая громада санитара улыбается предвкушающе сладко. Алиса знает, и Алиса злится. Она дергается, подается вперед, хватает зубами пухлую ладонь с нестрижеными ногтями – и тут же подвывает от боли, получив звонкую оплеуху. Больно. Больно-больно. Искры застилают глаза, комнатушка взрывается гулом треснувшей переносицы, а Лидделл все падает и падает куда-то вниз, в темноту. Мимо Рутледжа, мимо горящего поместья, мимо закрытых комнат и силуэтов в дыму – дальше, дальше, дальше по кроличьей норе…
В воздухе витает что-то едко-медицинское, а журчащая рядом, под ухом, вода отдает вонью ночного горшка. Дышать трудно и жарко; зато лежать – вот так, опираясь на мягкое, пористое – можно бесконечно. Расцепив сухие веки, Алиса понимает: пористое в ладонях – лист огромной кувшинки. И санитара нет. И пол исчез, уступив место водам горько-соленого озера Слез. Прижатая чем-то тряпочным и душным, Лидделл валится на бок, хватает воздух ртом, и на нее ложится остроухая тень. – Выбир-р-рай, Алиса, выбир-р-рай… – тянет, почти рычит Чеширский. Яркий, невесомый, отощавший, он шумно дышит, касаясь носом щеки Лидделл – той щеки, на которой уже расплывается уродливое пятно от удара. В глазах кота надежда и что-то стальное. Он пятится задом и садится меж двух… таблеток. Тех – да не тех. Синяя – чаша с озерной водой, водой холодной, горькой и очень знакомой. То, что нужно для пылающих губ Алисы. Красная оборачивается ножом, стальным и острым. Неподъемно тяжелым. – Синяя, – в сотый по счету раз шепчет Алиса, проваливаясь в больничную темноту.
Однажды она выберет красную, встанет – и помчится вслед за белым кроликом. Однажды. Но – не сегодня.