Что только ни сделаешь с каноном и лором игры, лишь бы отпустить персонажей в счастливый финал xD
+++Шеогорат нечасто принимает гостей — в основном потому, что его владения имеют дурную славу и другие даэдра предпочитают их избегать. Ну и сам Шеогорат делает все, чтоб пореже встречать визитеров. Подогревает дурную славу об Островах — в том числе. Он считает себя хорошим правителем и, как хороший правитель, оберегает покой своих подданных: те и так отличаются особой… чувствительностью, а в присутствие посторонних начинают чудить еще больше. Однако сегодня даэдрический принц гостя все-таки ждет, и весь дворец Нью-Шеота готовится к его появлению.
Шеогорат загодя распоряжается притащить в тронный зал, впритык к трону, длинный-длинный стол и накрыть на него. Его гостю вряд ли придется по вкусу пища, пусть даже состоящая по большей части из отличного сыра и сиродильского вина. Но это традиции гостеприимства, и даэдра чувствует себя обязанным их соблюдать. А потом, с наступлением вечера, он отправляет куда-нибудь прогуляться всех мазкен и аурил, охраняющих дворец. Некоторые из них еще помнят, чем заканчивались Серые Марши, поэтому их глазам лучше не видеть того, что произойдет этой ночью. Как минимум во избежание паники.
Шеогорат отсылает прочь даже Хаскилла — и впервые за много десятилетий замечает на лице того что-то, близкое к растерянности. Или даже тревоге, вызванной мыслью о том, что делать с образовавшейся кучей времени. Единственное, что выдает эмоции слуги, — чуть-чуть дергающийся уголок глаза, но Шеогората веселит даже это. Он-то считал, что в Хаскилле давно засохло и отмерло все, кроме смирения и ядовитых побегов сарказма. Он-то считал Хаскилла верным законченным сухарем. (Какая-то часть даэдра отказывается радоваться чужому замешательству, но она слишком малозначительная и зыбкая, чтобы обращать на нее внимание.)
Впрочем, слуга не уходит сразу: он провел в компании своего господина достаточно времени, чтобы подозревать о его планах на этот ужин. Хаскилл знает побольше, чем все дворцовые слуги вместе взятые, поэтому вежливо интересуется, точно ли не понадобится Шеогорату компания, а его гостю — сопровождение по Островам. Ну, или прочь с Островов. Шеогорат цедит сквозь зубы, что гость может пройти в Нью-Шеот без всякой помощи, и в этом, в общем-то, заключается главная проблема. Его гость — не из тех, кого легко удержать, потому он предпочел бы общаться с ним с глазу на глаз.
Перед тем как приметный воротник Хаскилла исчезает в дверях, камердинер позволяет себе еще несколько слов. Говорит, что был рад служить; говорит, что будет помнить, сколько бы времени ни прошло. Он произносит это в поклоне перед своим господином, но обращается, кажется, не совсем и не только к нему. Благо, в ответ тот лишь криво, с кивком, ухмыляется и против таких сентиментальностей не возражает.
Оставшись в одиночестве, даэдра позволяет себе поудобнее, по-хозяйски развалиться на троне во главе стола, поглаживая пальцами моргающий набалдашник трости. В опустевшем зале — тихо и гулко; сумерки на Дрожащих Островах уже превращаются в темноту. Сами же Острова в это время проносятся перед взором Шеогората, он видит их целиком, все уголки одновременно. И чувствует, как какая-то сила пытается проникнуть в его владения извне. Настойчиво, но не враждебно. Это напоминает вежливый стук — вот только стучат в эти двери так долго, что Шеогорат от скуки уже прекратил считать дни.
Приоткрыв двери на Дрожащие Острова, преодолев искушение тут же захлопнуть их, дабы указать гостю на его место, Шеогорат направляет взгляд в противоположную часть зала и принимается ждать.
Ждет он в итоге не слишком долго: гость, когда его — наконец-то — приглашают на Острова, не теряется и не тратит время на удивление или сомнения. А может, он осаждал эту часть Обливиона достаточно, чтобы не колебаться и не сомневаться в своих решениях. Так или иначе, гость очень скоро переступает порог тронного зала и проходит внутрь, не утруждая себя звуком шагов.
Шеогорат наклоняется вперед, рассматривая визитера с жадным интересом, и почти сразу же кисло цыкает. Вот это столько времени пыталось прорваться на Острова? Вот это, которое ничего не смыслит в шикарных костюмах? Гостю определенно стоило бы взять пару уроков стиля у Хаскилла — сдержанная монашеская роба на нем раздражает Шеогората одним своим присутствием в этой части Обливиона. Да и сам гость, спокойная сосредоточенность на его лице жутко противоречат самой сути Дрожащих Островов. Даже вода в Купели Безумия из-за него начинает журчать как-то не так: приглушенней, взволнованней, настороженней.
Но Шеогорат не был бы Шеогоратом, если б его глаза видели то же, что глаза его подопечных. Он сразу же понимает, кто маячит за плечами заглянувшей к нему тени — гораздо более целеустремленной, чем те, что болтаются на Холме самоубийств. Чтобы совершить свое путешествие, гость заручился поддержкой очень могущественного покровителя, и это из-за его вмешательства у Шеогората теперь чешется кожа в пяти местах одновременно. Память — чужая память — подсказывает ему, как гость мог обрасти такими… знакомствами. Эта же память услужливо демонстрирует, на что способен покровитель гостя. (В этом можно было бы даже считать намек, но даэдра просто моргает чуть дольше обычного, избавляясь от брызг оранжевого и желтого света перед глазами.)
Его гость тем временем обходит стол, лишь единожды с недоумением покосившись на то, что на нем накрыто, шагая по дворцу так уверенно, будто когда-то слышал о нем из чьих-то слов. Он выбирает для себя место на некотором расстоянии от даэдра — не близко, не далеко, где-то посередине стола. Гость тоже старается соблюдать правила приличия, пусть это и напоминает какую-то дурацкую игру для двоих. Шеогорат, приветствуя его, почти радушно салютует стоящим перед ним кубком — но не спрашивает, зачем гость пришел или как нашел спрятанный в глубине Островов Нью-Шеот. И из кубка пока что тоже не пьет.
Шеогорат знает: у него есть кое-что, принадлежащее гостю.
Он понял это еще в тот момент, когда впервые заметил попытки проникнуть на Острова с той стороны, откуда обычно не возвращаются смертные, а даэдра вход и вовсе заказан. Понял по тому, как заворочалась и подняла голову та его часть, которая давным-давно уснула и перестала портить ему веселье своей рациональностью. Шеогорат плохо разбирается в связях, которыми оплетают себя смертные, — но он существует достаточно, чтобы знать, насколько прочными такие связи могут быть. Нить, соединяющая Обливион и чуть более приятное место, в конце концов натянулась, за нее потянули. А потом и прошли куда нужно, используя вторую сторону, как маяк.
Гость не сводит с Шеогората глаз, немо, серьезно, и глаза у него — в пику Шеогоратовым — светятся тускло-синим, выдавая не совсем человеческую природу. Вероятно, это она позволяет ему держаться так спокойно в компании даэдра и ни о чем того не просить. Хотя, с другой стороны, он уже просил, очень-очень долго. Он не смог бы пройти на Дрожащие Острова, если б его — и его покровителя — просьба не была услышана, и гость это знает. Поэтому скорее выжидает, чем настаивает, и скорее наблюдает, чем выказывает почтение. Ну и вглядывается в даэдра так, будто пытается обнаружить в нем черты кое-кого другого.
Той, что шаг за шагом отступала под напором Шеогората и в итоге сдалась, потерявшись в его бушующем разуме.
Той, чью оболочку Шеогорат сначала похитил, а потом приспособил под свои нужды, придав более удобную и привычную форму. Кто-то мог бы его за такое пристыдить, но Шеогорату не стыдно. Все было честно: предыдущая владелица тела прожила на Островах несколько неплохих человеческих жизней. Однако такой долгий срок — то еще испытание для хрупких человеческих мозгов. Слишком длинная жизнь всегда заканчивается или смертельной тоской, или скукой, так что, оказавшись не у дел, его предыдущая ипостась стала даже счастливее…
Ну, или так думает Шеогорат, прислушиваясь к тому, как обычно сонная часть его разума мечется, будто в клетке, и пытается подсматривать из его глаз. От нее осталось немного: вспышки воспоминаний да искры эмоций. В последнее время она совсем притихла, хотя раньше они вели увлекательные, длительные беседы. Точнее, сначала-то их вел Шеогорат, когда почувствовал себя достаточно цельным, чтобы складывать слова в фразы, а потом уже его ставленница взяла на себя роль советника, о которой ее никто не просил. Вклиниваясь в его размышления. Отчитывая его за кошмарные, по ее мнению, поступки — с полным осознанием, что сделать с ней что-нибудь он не может… или пока не желает.
В память о тех деньках Шеогорату не слишком хочется расставаться с этой частью себя, пусть даже бесполезной, выполнившей свою роль. Ему всегда была свойственна некоторая сентиментальность: слишком уж часто на Дрожащие Острова заявлялись силы, которые уничтожали его игрушки. Но и наблюдать за тем, как его предыдущая ипостась исчезает, как ее голос меркнет, смешиваясь с его, тоже было не особенно весело. Будило воспоминания, которых даэдра обычно избегал. Воспоминания о том, как его собственный голос становился безликим и серым; как его собственное "Я" растворялось в чужом.
Ну и, в конце концов, нет ничего более противоестественного, чем принимать таких гостей, которых ныне принимает Шеогорат. Он привык грызться с собратьями по Обливиону и даже достиг в этом некоторого успеха. Но у него никогда не было столько планов на Нирн, чтобы привлекать внимание прочих сил. Он видел, чем это заканчивается, много раз видел, спасибо навязчивым воспоминаниям его прошлого воплощения. Поэтому не желает ввязываться в сомнительные своры из-за парочки смертных, которых разбросало по разным планам бытия.
Определившись с решением, он снова тянется к стоящему перед ним кубку, качает его в руке, позволяя вину омыть стенки сосуда. И от этого сильнее, чем прежде, ощущает острый аромат трех порций зеленой пыльцы. Чуть больше, чем нужно, чтобы как следует вдохновиться, и в самый раз, чтобы разрубить чью-нибудь связь с физической оболочкой. Все должно быть по правилам; правила и традиции — это то, что поддерживает порядок на Дрожащих Островах, он сам так установил. Поэтому Шеогорат собирается пригубить из кубка — а перед этим, ни к кому особо не обращаясь, провозглашает тост за лучшую герцогиню Мании, которую знал.
Замечает попутно, что императорских кровей гость хмурится, сжимая ладони в кулаки. Он ни на медяк не доверяет Шеогорату, хоть и пользуется его гостеприимством, поэтому ожидает обмана, ожидает подвоха. А вот та часть даэдра, с которой тот свыкся — и от которой задумал избавиться, — наоборот, протягивает к нему руки с надеждой.
И Шеогорат умирает.
Ну, точнее, умирает позаимствованное им тело, и оно этому совершенно не радо. Самому-то Шеогорату к умиранию не привыкать, пусть он и успел забыть, как именно это делается. Однако смерть — не то, чему можно разучиться, он узнает эту скорбную мелодию с первых нот. Поэтому успевает сориентироваться и хотя бы не завалиться лицом в какую-нибудь из сырных тарелок. Ощущая, как позаимствованное им тело бьется в судорогах, а сердце совершает последние лихорадочные удары, он сожалеет, что за представлением наблюдает всего один зритель. Да и тот служит настолько унылому господину, что просто не может в полной мере оценить торжественность момента.
К нему неожиданно приходит мысль, что это все — одна большая ирония. Да такого масштаба, что только его, Безумного бога, разум способен ее осознать. То, что настороженная, вечно избитая редгардка, которая забрела на Дрожащие Острова, застряла в его голове. То, что этот ее Септим, помощь для которого она пыталась найти, присоединился к противоположной силе. Но потом его глаза закатываются, а кровь идет горлом, — и ему приходится приложить некоторые усилия, чтобы все сработало так, как надо.
Когда он вновь открывает глаза — с ощущением непривычных опустошения и свободы, — обстановка в тронном зале успевает поменяться.
Для начала он понимает, что на троне своем уже не сидит, а скорее лежит и вот-вот скатится вниз, под стол. Благо, даже в таком глупом положении его руки не выронили трость, вцепились в нее ногтями, пальцами. Ему не хочется более никогда, никогда расставаться с этой штуковиной; упираясь тростью в пол, он пытается придать себе удобное положение. Получается… со скрипом. Тело, пережившее не самые лучшие минуты, подчиняться не желает, его, как смолу, приходится сначала согреть. Но потом у даэдра все-таки выходит сладить с руками-ногами, ощутить их своими в большей степени, чем когда-либо, — и он ищуще осматривается по сторонам.
Сразу же видит то, что и так ожидал увидеть: ту, что не видел со стороны с тех пор, когда танцевал с Джиггалагом очень странные танцы. Почти в том же облике, в котором она впервые пришла в Нью-Шеот, разве что тогда эта редгардка не носила таких длинных волос, опасаясь, что за них ухватится что-нибудь кошмарное. А в одежде ее даэдра с удовлетворением замечает брызги фиолетового. На сапогах, и перчатках, и ленте, вплетенной в волосы, — редгардка до конца предпочитала пестроте Островов умеренность Сиродила, но теперь представления Шеогората о ней перемешались с ее собственными представлениями о себе.
Что до гостя, которого принимает Шеогорат, — тот давным-давно вышел из-за стола и теперь не обращает внимания ни на даэдра, ни на тронный зал, ни на весь этот план Обливиона. Даже на то, что сам вообще-то уже не жив, не обращает внимания тоже, — иные здравствующие жители Островов выглядят менее взволнованными, чем он. Все, что его интересует, это ставленница Шеогората: он застыл подле нее, возвышается над ней, узнавая, вспоминая. Его видавшая вида монашеская роба выглядит еще более скромной на фоне ее легких ярких доспехов; тени тронного зала скрадывают выражения лиц, но за этих двоих говорят позы.
Сплетенные руки и вздрагивающие плечи. Виновато опущенная голова редгардки и ее же взгляд в пол, выражающий сожаление и стыд. Пальцы гостя на ее подбородке, настойчивые, приподнимающие. Его понимание и его же сочувствие — голова к голове, лоб ко лбу.
Эти двое хотя бы не ушли из дворца, решив дождаться пробуждения Шеогората, и это неплохо. Вежливо. В конце концов, ему пришлось перенести несколько неприятных мгновений, а по Нью-Шеоту после этой ночи наверняка поползут слухи. Но дворец Шеогората, а особенно тронный зал, — последнее место для таких сцен. Даэдра пропустил часть обмена любезностями и остальное видеть не хочет тоже, так что, на не совсем твердых ногах, поднимается со своего места и направляется к смертным. Ну, или к тому, чем бы эти двое ни стали в итоге.
Замахнувшись тростью, Шеогорат раздраженно кышкает, приказывая убираться из дворца подобру-поздорову и разводить сопли где-нибудь в другом месте.
Желтые с вертикальным зрачком глаза редгардки смотрят на него с печалью и благодарностью.
А синие-синие глаза гостя, которых коснулся свет Этериуса, — с настороженностью. Хотя, вообще-то, он тоже должен быть благодарен Шеогорату, да и в целом он ему теперь должен. Пусть даэдра и продержал при себе свое прошлое воплощение чуть дольше, чем планировал, — из вредности, а может, из некоторого чувства протеста. При приближении Шеогората гость делает шаг вперед, пытается задвинуть спутницу себе за спину, опасаясь, что случившееся с ней один раз может случиться снова. Но та лишь отодвигает его руку, пусть и не отпускает до конца.
Шеогорату она улыбается даже приветливо — без обиды и зла, не как тому, кто похитил ее физическую оболочку, умолчав о некоторых последствиях титула Безумного бога. Скорее, как тому, с кем провела много часов в разговорах о всякой ерунде, чокнутой или не очень. Как тому, с кем советовалась и чье возвращение даже приветствовала, радуясь знакомому голосу из времен, когда разрывалась между Сиродилом и Дрожащими Островами. Заглянув в глаза даэдра, она задумчиво касается пальцами собственных глаз; опустив взгляд на его костюм, впервые обращает внимание на то, сколько цвета — такого же, каким разукрашено ночное небо на Островах, — стало в ее собственных одеждах.
Тень, находящая на лицо редгарки, отсылает к раздумьям о том, какой именно отпечаток на ней оставил ее пост. Но сразу же после к ней в голову, кажется, приходит отличная мысль. Прошлая версия Шеогората прикусывает губу, предвкушающе, заговорщически, всем своим видом напоминая о талантливых жителях Мании, поймавших вдохновение. И сознания даэдра касается просьба. Точно так же, как он слышит молитвы всех своих подданных, — только эта просьба состоит из ярких картинок, воспоминаний о самых удачных, самых красивых уголках его Островов.
Даэдра задирает брови и недобро оскаливается, возмущенный запросами своего предыдущего воплощения. Его первый порыв — отказать: не хватало еще, чтоб по его владениям, хоть и в компании, разгуливали представители всяких сомнительных сил. Но все-таки… Все-таки редгардка обращается к нему как к творцу, чью работу успела искренне полюбить. И когда-то, давным-давно, она помогла сохранить эти земли. К тому же чересчур правильный господин того, за чью руку цепляется редгардка, ни за что на свете не сможет сотворить подобное…
И Шеогорат кисло отмахивается, разрешая, отпуская. Обещая придержать двери, ведущие с Островов, открытыми еще чуть. До тех пор, пока его прошлому воплощению не надоест хвастаться перед дружком, в каком замечательном месте она торчала с момента их расставания.
А потом он наблюдает, как редгардка настойчиво тянет ничего не понимающего спутника к выходу из тронного зала. Касаясь попутно всего, что попадается на пути. Прощаясь с местом, которое заменило ей дом. Решительно не оборачиваясь к Шеогорату.
А потом он ощущает, как в дальней части Островов — там, где земли Мании соприкасаются с безграничным морем и где в воде отражаются завитки небесных тел, — появляются две мерцающие точки.
Сам он выходит следом, прочь из тронного зала, в котором вдруг становится нестерпимо душно и глухо. Дворцовый двор тоже встречает Шеогората пустотой: здесь нет ни стражниц, охраняющие свои части двора, ни слуг, которые спят в своих постелях. Все, кроме Хаскилла, даэдра чувствует это четко и ясно; наверняка тот что-то читает, пока есть время, или же, как хороший камердинер, чутко прислушивается к происходящему во дворце. Теплый ночной ветер доносит запах острой пыльцы со стороны Мании и приторно-сладкий душок Деменции. Взгляд Шеогората сам собой устремляется в никуда — дальше дворцовых стен, дальше Мании и Деменции, к пестрому ночному небу Дрожащих Островов.
Он задумывается, буквально на миг, о том, что будет дальше с двоими, которых отпустил. Куда они пойдут, после того как покинут Острова, — и даэдра надеется, что сделают они это быстро и не будут испытывать его терпение. (Хотя, конечно, предыдущая версия Шеогората успела изучить его достаточно, чтобы знать черту, после которой случаются всякие непредвиденные события.) Вернутся в Сиродил? Воспользуются приглашением другой силы, менее непредсказуемой, чем даэдрические принцы? Отправятся в еще какое-нибудь странствие, как клок паутины, которую несет вслед за ветром?
В любом случае, предыдущая версия Шеогората справится и с этим. Как справлялась тогда, когда в ее родном мире открывались огненные Врата. Как справлялась с Дрожащими Островами до того, как Шеогорат вернулся на законное место. Особенно теперь, воссоединившись с этим своим Септимом, которого она так долго оплакивала, которого считала лучшим в династии. Настолько искренне, что эта вера, кажется, успела проникнуть даже в разум Шеогората.
Даэдра брезгливо дергает плечом, пытаясь отыскать и выловить прочие чуждые мысли и убеждения. Поудобнее перехватив трость, он начинает уничтожать их — решительно, слегка мстительно, одно за другим.
Скребущее, шершавое, ядовитое, как туманы Деменции, сожаление кусает его от этого только сильнее.
@темы:
TES 4: Oblivion,
фанфикшен
-
-
02.04.2025 в 10:13-
-
02.04.2025 в 13:24