Уже и не помню, когда в последний раз закидывала в дневник картинки. Тем более, целыми пачками. Пора исправляться, да)
Но сначала оффтопная простыня.

Третий сезон «Стэна» скорей не понравился, чем понравился. Меня ведь и зацепило-то концепцией «как бы обычные люди с обычными реакциями в необычных/жутких/абсурдных ситуациях». Но когда (почти) весь сезон — абсурдная муть, а действия персонажей теряют всякую связь с логикой, смотреть становится просто нереально. Ок, авторы оторвались, спародировав кинематограф годов эдак девяностых-двухтысячных, но тотальное скатывание в треш на пользу сериалу не пошло.

А еще «Стэн» потерял доктора Кокса, периодически отыгрывавшего нормальные человеческие отношения. Вот это вообще прискорбно. Положение чуть спасли первая, предпоследняя и последняя серия (единственные, которые тянет пересматривать), но на фоне начала того же второго сезона даже они выглядят грустно… И мотивация «ради меня кто-то пожертвовал жизнью, поэтому теперь я должен отдать свою» мне не зашла.

Но так или иначе я помню, как в ноябре жила от четверга к четвергу, от перевода к переводу) И, несмотря на бухтение выше, надеюсь, что сериал не закроют, что персонажи выкрутятся, а градус трешевости понизится. Вот.


Артов по «Стэну», кажется, в природе не существует, поэтому под катом всякое, даже фото





А вот это было написано в основном летом. Не знаю, о чем тогда думала — перечитывать больно странно, но, видимо, раньше эти тексты мне даже нравились)
Первые три связаны, четвертый — так, сбоку, под впечатлением от концовки нового сезона.

СловаШериф Миллер искренне любит свою дочь.
Пускай Дэниз не от мира сего и от ее выходок у Иви иногда просто заканчиваются слова, у Стэна слова есть всегда. А еще в том, что он говорит Дэниз, крайне редко проскакивает обычный стэновский яд. Шериф Миллер закатывает глаза и оттягивает этот момент как может, но все равно каждый вечер заглядывает в комнату к дочери. Обнаружив пустую постель, он не укладывается до тех пор, пока не находит Дэниз на качелях, в спальном мешке под окнами дома или еще в каких-нибудь абсолютно не подходящих для сна местах. Но даже тогда Стэн молчит – наверное, ждет рассвета, хотя и утром слова у него для Дэниз самые что ни на есть нормальные (если хоть что-нибудь из произошедшего в доме Миллеров за последний год можно назвать «нормальным»).
Эвелин Барретт начинает подозревать некий… подвох, когда поток желчи и кривоватых острот в ее сторону уменьшает свои обороты тоже. Нет, это безусловно приятно, и новый шериф впервые за долгое время смеется над чьими-то шутками, не ощущая потребности выйти, умыться или срочно разбить о голову Стэна какую-нибудь табуретку. Однако вскоре Иви становится еще больше не по себе.
Стэн, который думает над словами, а когда слова не идут – гримасничает в потолок.
Стэн, который теряет сон, аппетит и хорошее расположение духа.
Стэн, который теперь просто-напросто избегает присутствия Иви, а если они вдвоем случайно оказываются в одной комнате – хмуро отмалчивается, одним своим видом распугивая подосланную магическую жуть.
Охота на свиту констебля Экклса – да любое сопротивление злополучному чернокнижнику – в таких условиях становится все более невыносимым. Эвелин Баррет уверена, что – хотя бы ради выживания в принципе! – рано или поздно, так или иначе, но кто-то из них обречен сделать первый шаг...

НапередПервый шаг почему-то всегда совершает Иви. Попросить помощи, когда вокруг происходит форменная паранормальщина, или почти что пинком отправить желчного друга на откровенный разговор с дочерью, или будто бы между прочим взять в руки сотовый и дозвониться в дом Миллеров на первую годовщину гибели Клэр. (О последнем Иви слегка жалеет – когда Стэна пробивает на откровенность, она чувствует себя не в своей тарелке, не зная точно, чем поддержать и как именно можно помочь). И когда с Клэр покончено – ну, в смысле, когда становится ясно, что некоторым вещам просто нужно случиться, а врата в Ад совместными усилиями оказываются закрыты, – Иви тоже делает шаг.
В глазах Стэна растерянность, а руки безвольно свисают вдоль торса, когда новый шериф, зажмурившись, словно перед прыжком в глубокую воду, аккуратно целует его и тут же отходит назад. Смотрит в пол, всем своим видом выражая вину, затем – прямо, да так, что проще за раз схватиться с целым констебльским ковеном, чем взять и уйти, зная, что Иви так и стоит – за спиной. И, кажется, будет стоять, требовательно и молча, пока единственный выживший шериф Уиллардс-Милла не отпустит прошлое и не даст ответ – наперед.
Теперь шаг приходится делать Стэну.

Во втором поцелуе гораздо меньше неловкости и почти нет мыслей об умерших супругах, бывших мужьях и разномастной армии демонических тварей, разбросанных по округе.

ПривидениеСамое странное, что Эвелин Барретт выносит из их первой с бывшим шерифом близости, – ощущение тотального одиночество, когда все подходит к концу. Когда дыханье обоих постепенно становится ровным, когда пот на спине остывает и начинает холодить кожу, Иви ловит себя на мысли, что несмотря на все то, что они только что делали, несмотря на острейшую потребностью в контакте, ей трудно просто так взять и коснуться шерифа Миллера. Ведь все внимание Стэна направлено куда-то в другую сторону. А может, не в сторону, может, просто-напросто вглубь себя, но комнату все равно наполняет присутствие одной давно, прочно умершей женщины.
Клэр Миллер с недавних пор часто приносит с собой сожаления, стыд и чувство вины. Но и Эвелин Барретт не впервые бороться с покойниками.
Переломав внутреннее сопротивление, сделав усилие, чтобы заставить себя нарушить сосущую тишину, Иви двигается сама – обнимая, прижимается ближе к Стэну и кладет руку ему на грудь. Под ладонью, под пальцами колотится гулко и даже слишком взволнованно; это настолько не вяжется с образом вечного, будто бы сделанного из гранита шерифа, что Иви, прислушиваясь, не сдерживает смешок. И второй. Окончательно она успокаивается, только лишь когда Стэн, вновь вернувшись во здесь и сейчас, возмущенно отпускает какую-то из острот, а потом обещает сбросить Иви с кровати, а потом все-таки пытается выполнить обещание, но происходящее далее походит на потасовку меньше всего.

Воздух теплеет, с привидениями на сегодня покончено.

УтешениеЭвелин Барретт боится спать.
И дело даже не в том, что с момента… ухода Стэна спать новый шериф не особенно-то и может. И даже не в том, что по ночам внизу всхлипывает и зовет кого-то окончательно осиротевшая и чуть-чуть спятившая Дэниз. (Ночевать в одном доме было идеей Эвелин: казалось, что это правильно — держаться первое время вместе. Правильно — присматривать за дочерью покойного друга.) В последнее время Иви часто работает в темное время суток, а если ночь застает ее дома — сначала долго бродит по комнатам, напряженно прислушивается и подозрительно поглядывает на улицу. Перед тем как закрыть глаза, обещает себе не думать о расплывающемся по одежде Стэна кровавом пятне… и о снотворном не думать тоже. Таблетки, несомненно, могли бы избавить ее от темных кругов под глазами, но нет.
Эвелин Баррет боится проспать. Что-то.
Хотя Стен говорил, что такое проспишь хрена с два.
Ну, в те редкие моменты, когда получалось его разболтать, — запасался пивом и, уставившись в одну точку, отрывисто и достаточно неохотно рассказывал о преследовавших его когда-то галлюцинациях. О том, как все закончилось с возвращением Иви из мертвых, и том, как едва не поехал кукушкой, ночь за ночью обнаруживая в своей спальне чей-то распахнутый гроб. Закончив длинную, пространную и по-стэновски эмоциональную тираду, бывший шериф косился на Эвелин — настоящая ли, живая, на этот-то раз? Сама она, если честно, не смогла до конца осмыслить ту свою смерть, поэтому откровения друга казались ей мрачными сказками. Теперь Иви упорно находит в них утешение.
Ее не должны были сжечь четыреста лет назад, а его — застрелить на могиле жены.
Он обещал, что будет рядом.
Безумно язвительный, но неизменно надежный. Одним только своим присутствием отрицающий, что что-то может пойти не так. Они столько раз разбирались со всеми этими действительно жуткими штуками! Столько раз выкручивались в последний момент! Наставляя ружье на ту рогатую тварь на кладбище, Иви даже не думала, что от выстрела может пострадать кто-то еще... И не думает до сих пор. Какой-то своей частью уж точно.
Поэтому, хотя эйфория от гибели Экклса давным-давно улеглась, скорбь по Стэну — настоящая, от которой сводит горло и зубы, — прийти к Эвелин Барретт так и не может. Это изматывает. Будит посреди ночи, заставляя содрогаться от отвращения к собственному спокойствию. А еще, почему-то, дарит надежду.

Во время очередного дежурного круга по дому Иви сначала долго крутится у комнаты дочери и только потом, собравшись с духом, спускается к подозрительно тихо и ровно сопящей Дэниз. Краем глаза приметив в тенях позади девушки что-то… знакомое, шериф отрепетированным движением тянется к пистолету, припрятанному в складках одежды.
Что-то в тенях, фонтанируя раздражением, беззвучно всплескивает руками.
Эвелин улыбается — впервые за много-много последних дней и ночей.