Итак, я все еще могут писать по SE. Правда, только в дедлайн, только на странные темы и искренне боясь читать получившееся)

Название: Крылья
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: драббл
Персонажи: Хрона, Рагнарек, фоном Медуза
Категория: джен
Жанр: ангст, hurt/comfort, не AU, но что-то около
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: У Хроны режутся крылья.

читать дальшечитать дальшеУ Хроны режутся крылья.
Два набухших долгих бугра на спине, они проросли меж лопаток из острых черных семян, брошенных ведьмой Медузой. Напитались Хрониной кровью и растут себе потихоньку, тянутся к свету, уходят корнями куда-то в низ живота.
Режутся тяжело. Кожа у девочки белая, ни единого пятнышка, но недостаточно тонкая, и Медуза трет ее полотенцем, горячим, сухим. Трет упорно, до боли, днем или ночью, поливает девчачью спину маслами и чем-то, от чего Хрону мутит. Вид у Медузы испуганный и сама она странная: ходит за Хроной, смотрит на Хрону, сидит с ней часами, окружая теплом, – а значит, что-то точно идет не так.
Закрывая глаза, Хрона представляет, что спина у нее стеклянная, хрупкая, а два крыла рвутся наружу, но почему-то не могут разбить стекло. От этих мыслей ее лихорадит чуть больше: душно в груди и горло давит чья-то горячая лапа. Девочка крутится на кровати, силясь перевернуться; Медуза давит на плечи ее, лаская, и все повторяет – как хорошо, что у Хроны режутся крылья. Хорошая Хрона и хорошие крепкие крылья.
Хрона хочет, чтобы они были белые и из перьев, даже делится этим вслух. Горгон кивает, сжимая губы в полоску; за новой водой для грелки отлучается с некоторой опаской и несколько раз оглядывается, нащупывая дверь спиной.
Рагнарек шепчет другое.
Нависая, болтает на ухо мечнице: что крылья – чужие, что крылья – не он. Просто растут сквозь него и попутно кусают, а перьями здесь вообще никакими не пахнет, скорей уж шипами в палец длиной. В подтверждение своих слов хватает рукой бугор, что поближе, и руку тут же отдергивает, вопит. Хрона тоже вопит, но бесшумно. Кривит сухие губы, щипает подушку, пока крыло протестует и ходит под кожей.
А Рагнарек принимается за свое. Мол, хоть и сказала Медуза, чуть из-под кожи вырвутся – ешь, сливаться с тем, что выросло из колдовских семян, ему не особо-то хочется. Больно уж много ответственности, да и крылья эти какие-то ненормальные. Может, пугает, может, напуган; второе вернее. Потому как странно ему на равных с Хроною быть. Странно – экспериментом.
Но Хрона не слушает: укладывается на бок и, принимая роль старшей, пытается объяснить. Что бояться не надо, что крылья будут красивые – и, в кучу, общие, раз проросли сквозь обоих, и Рагнарека, и Хрону. Что теперь Медуза точно не бросит ее, крылатую… что Рагнареку было б неплохо подать одеяло, а то холодно как-то и простынь совсем промокла.
Говорить у девочки получается так себе – все больше зубами стучит, похрипывая. Рагнарек ей не верит. Смотрит со стороны, на жалкую, с уродливой голой спиной, думает о своем; ложится рядом и прижимается молча – греет. Как может.
Крылья прорастают сквозь спину с противным влажным щелчком.

Название: Киты
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: драббл
Персонажи: Анжела Лион, фоновые
Категория: джен
Жанр: ангст, психология
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: А над Городом Смерти – киты.
Примечание: пост-канон манги.

читать дальшеА над Городом Смерти – киты. Два, белые. Парят себе потихоньку, кружат над Шибусеном; поют еще вроде бы. Дышат – и в воздухе пахнет водой и солью.
Солнца за ними не видно, лишь куски неба и два белых брюха где-то над головой. Анжела тянет к ним руки под болтовню Арисы и Рисы. Ведьмы, испуганные, стрекочут не хуже сорок: про то, что не летают так низко киты – не к добру; про то, что пора бы Луну навестить – посмотреть, что и как. Китов почему-то жалеют. Говорят что, наверно, пришли к Шинигами защиты искать или просто так забрели, от нечего делать. Но не вовремя, ох как не вовремя: был бы Смерть чуть постарше, смог бы договориться. А так – вряд ли, глядишь, сейчас наделает дел.
О подопечной Ариса и Риса забывают вообще. Ан не в обиде: на руки ведьмам девочку сдали всего лишь утром, но день в Чупа-Кабре, пропахший дымом и смехом, длился до жути долго. А потом все вышли на улицу, и – в небе – киты. Белые, прямо как платье у Ан. Кожа блестящая, гладкая, будто песком начищена, и от дыхания бьются стекла и флюгеры. Движутся – нехотя, болтают – вполголоса. Голоса их вливаются в уши Анжелы, и она улыбается, вспоминая Мифунэ. Он тоже так говорил, негромко, внушающе, – и, говоря, занимал собою все небо.
Где он сейчас?
Ан бьет себя по щекам, и звон в голове утихает. Прохожие вокруг нее ахаю, смотрят все вверх – силятся разглядеть что-то помимо глаз и хвостов. Ведьмочка – тоже: отходит подальше и поднимается на носках, жалея, что нет с ней метлы или чего-нибудь столь же магического. Зато у тех, в воздухе, есть. Коса, или скейт, а один, вон, вообще парит без Оружия и поддержки. И киты подле него парят. Побольше, поменьше – двигаются спокойно, послушно, вроде и не боятся совсем. Даже погладить себя позволяют по покатым бокам; но уходить не спешат. Так и плывут, рушат попутно город и башни.
Ан думает, что киты ей приснятся – сегодня, завтра, месяц спустя, – и обещает себе запомнить побольше.
Тот, что парит, врезается в мягкий китовый бок.
Когда в воздухе начинает пахнуть не солью, а ворванью – хоть и тоже соленой, Анжелу ловит Ариса. Ну, или Риса, Ан до сих пор не умеет их различать. Обнимает почти до удушья, закрывает рукой глаза, но крик на два тона откуда-то с неба ведьмочка все равно слышит – и тоже кричит в ответ, ощущая, как волосы покрываются чем-то липким, а на лицо и одежду ложится непрозрачный горячий дождь. Дождь этот заставляет Анжелу думать…
И Ан вырывается, молотит руками куда достает. Риса – Ариса – хватает ее за шкирку и со всей осторожностью встряхивает, причитая, как же влетит им за это от Спарты. Предлагает, в конце концов, Ким привести – пусть посмотрит, полечит, не нужно оно, память от рода раньше времени бередить. Успокоенная своей же идеей, ведьма берет напарницу за рукав и тянет обратно в кабак; Анжела – с ними, но только одной своей частью.
…А над Городом Смерти – киты. Кит и китенок, белые, прямо как платье у Ан.
Были.

Название: Холодно
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: драббл
Персонажи: Эрука Фрог, Фри, фоновые
Категория: джен
Жанр: флафф
Рейтинг: G

читать дальшеВоистину, самое неприятное в жизни изгнанников – прятки. Не общая механичность действий, не постоянное напряжение и даже не необходимость подчиняться кому-то, кто пугает тебя до икоты; в изгнанниках Эрука не так давно, но поиск более-менее приличной дыры, в которой можно переждать день, ночь или непогоду, успел надоесть ей прямо-таки смертельно.
За время своих скитаний Фрог успела составить длиннющий список неподходящих для посещения мест. В начале – заброшенные коллекторы и города с нехорошим прошлым, далее чьи-то норы, гробницы и подозрительного вида лечебницы, закрытые по причинам зловещим и непонятным. Жуткой непроходимости тропические леса – сюда же. Ну и Шибусен. Конечно же, Шибусен.
Так что пещера – вариант для ночевки в общем-то неплохой. Тем, кто прервал сон Кишина, сбежал из-под бдительного ока Шинигами и теперь, потихоньку двигаясь к стану Арахны, давит всех пауков на своем пути, приходится бывать и в более неприглядных местах. К тому же, пещеры означают относительную изоляцию и вроде как крышу над головой; в общем, в хит-параде жутко неприятных мест за авторством Эруки Фрог пещеры находятся где-то в хвосте. Находились.
Потому что на улице ночь, и дождь, и гремит в небе так, что кажется, будто тонны корней и камня вот-вот обрушатся на голову многострадальной ведьме-лягушке.
Потому что единственный источник тепла – дохловатого вида костер – оккупирован той, к чьему новому облику Фрог все никак не может привыкнуть.
Застывшая у самого пламени Горгон не движется подозрительно долго. Хоть бы надела чего или обулась в конце-то концов, а то ноги босые, плечи голые, и вообще, от одного взгляда на Медузу Эруку начинает морозить. Словом, змеюка, и тело девчонки – как ее, Рейчел? – совсем не бережет. Зато змеюка довольная: поджала под себя ступни, зажмурилась и сидит на камнях, впитывает тепло.
А Эруке – холодно.
Солнце она в последнее время видит редко, а потому и кожа у нее белая, нежная, по-настоящему лягушачья, да еще и пупырышками вот-вот пойдет. Ведьма дышит на руки, натягивает колпак едва ли не до глаз, но все равно содрогается от очередного раската грома. Недоглядев, с размаху ступает в огромную лужу; стучит зубами и обещает себе впредь держаться поближе к стенам.
Сыро. Гадко.
Безнадежно оглядывая пещеру, Фрог особенно остро чувствует нависшую над собой чужую волю, бежать от которой – никак. Скрыться от холода и прицельного попадания капель в макушку, впрочем, шансов тоже немного: идти к Медузе и до конца ночи подскакивать от каждого ее движения Эруке не хочется. Значит, нужно чем-то занять мысли и руки, а там и до рассвета недалеко.
Так думает Эрука, с брезгливостью нащупывая в ворохе скарба расческу. После прошлого раза на ней осталось около половины зубьев, зато шерсти – целый кулак. Зубья Фрог с размаху бросает в дождь и после какое-то время рассматривает далекие молнии, а шерсть без задних мыслей отправляет в огонь. Запах поднимается тут же, премерзкий – паленая псина. Медуза от него морщит нос, но с места не двигается, и Эрука, отомщенная, подбрасывает еще веток и уходит вычесывать Фри.
По своей воле, почти каждую остановку – она занимается этим едва ли не с самого начала их совместного путешествия. Слишком уж часто оборотень перекидывается в ту, другую, форму и слишком уж много всякого гадостного сыплется с него после этого. Вот и сегодня – прискакал пару часов назад, бросил к ногам Медузы что-то вроде здоровенного зайца и, довольный собой, заснул, весь в репьях. А Эруке потом отряхивайся…
Развалившись у самого входа, спит Фри глубоко, дышит ровно, а приближение ведьмы-лягушки будто и вовсе не замечает. На грозу и пещерный холод оборотню плевать – шерсть у него путаная, но сухая и греет отлично. Прокравшихся Мидзунэ он игнорирует тоже или попросту терпит: сестры спрятались меж лап Фри и теперь попискивают, все пять, в тепле. На Фрог, которую колотит от холода, они смотрят насмешливо и немного сочувствующе.
Усаживаясь перед оборотнем, зубами Эрука стучит очень сдержанно, а расческу держит на манер доброй пики. Не то чтоб она опасалась реакции Фри или до сих пор пасовала перед огромной злой псиной… ладно, не псиной, а волком, да и злым – с большущим натягом. Просто, наверно, боится чуть-чуть – что-нибудь ляпнуть, дернуться как-то не так. Ну и слегка завидует, да, – когда касается шерсти или ведет ладонью вдоль позвонков и по ребрам.
Завидует – выдержке, завидует – бесстрашию. Умению дрыхнуть в любых позах и обстоятельствах Эрука завидует тоже и то, что Фри наблюдает за ней, замечает не сразу. Заметив, успевает подумать, что Фри-волк выглядит благородней, чем Фри-человек; с этими настроениями отстраняется и зачем-то прячет расческу за спину.
А Фри поднимает лохматую голову и сонно моргает, осматриваясь. Глядит на Медузу, на Эруку, ворчит на дальние горы. Одна из сестер Мидзунэ забирается оборотню на шею и оттуда тонко, настойчиво что-то пищит; Фри слушает ее с интересом, и в глазах его – темных, умных глазах большого животного – плещется понимание.
Эрука слушает тоже. Краснеет. Пятится, подрывается встать.
Фри потягивается и с зевком прижимает ее лапой к себе.

Название: Килик не знает
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: мини
Персонажи: Килик Рунг, Кубки Огня и Грома
Категория: джен
Жанр: мистика, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Криповатые у Килика Оружия.
Примечание: отсылки ко всему околошаманскому.

читать дальшеКилик не знает, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.
Не знает – в свой первый день в Шибусене. Темнокожий студент с далекого континента, Килик исследует Город Смерти до гулкой, густой темноты и понимает, что заблудился, лишь когда в лицо начинает дышать пустыней – верный признак окраин. Появление двух фигур в самом мрачном из ближних проулков он переносит стоически, хоть и припомнив при этом ворох общажных слухов. Переборов желание попятиться, Рунг поправляет очки и готовится как можно дороже отдать свою жизнь. Или честь. Словом, все то, что можно отдать.
А Кубки просто держатся за руки и семенят к нему.
Огонь ведет Гром, почти тащит вперед, и Гром, смущенная, цепляет кедами асфальт, щурясь на фонари. Несколько лет спустя, не без помощи ведьмы-гадюки увидев близняшек по-настоящему взрослыми, Килик глазам своим не поверит. Будет и дальше воспринимать их как в первую встречу: светловолосые, голубоглазые, с кожей тон в тон как его. Мелкие. До одури одинаковые в одинаковых же комбинезонах.
В том жутком проулке Огонь серьезно, без слов заглянет в глаза Килику, и тот, поколебавшись, опустится на одно колено, позволяя мальчишке заняться бахромой на сумке через плечо. Гром же потянется к его, Килика, волосам. Коснется бритых висков, снимет очки – и рассмеется, заливисто, с облегчением.
А не успевший завести знакомых и несколько скучающий по дому Килик… ну, будет терпеть. Он не сразу поймет, откуда в нем столько симпатии к разгуливающим в ночи близнецам – как, в общем, и то, почему он так сходу может назвать пол каждого из них. Осознание придет чуть попозже.
Когда Кубки, разом коснувшись Килика, вступят с ним в резонанс.
Когда Килик, пошатываясь, возьмет обоих за руки и под указания на птичьем языке отправится в Шибусен.
По дороге свернет к общежитиям. Хватая ртом воздух, кое-как донесет заснувших близняшек до комнаты и уложит тут же, игнорируя ошалевшие лица соседей. Остаток ночи он спать не будет, негде; под утро вспомнит теплую тяжесть перчаток из камня, опросит общажных на предмет хоть какой-нибудь информации о близнецах и как-то внезапно поймет – нет, он не знает, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.

Не знает – этим же утром представляя свои Оружия Шинигами. Заходить так далеко Килик не планирует и здорово трусит, когда Сид, первый, кто некогда встретил его в Шибусене, обсуждать близняшек отказывается. Зато – предлагает зайти к тому самому Смерти, от чего Рунгу и вовсе становится нехорошо. Однако тут все проходит более чем гладко: говорит глава Академии, а Килик слушает, смотрит во все глаза и слегка робеет, анализируя общую обстановку. Зато Гром и Огонь в комнате Смерти чувствуют себя более чем фривольно: взбираются по ступеням, ластятся к Шинигами и ничуть его, огромного, гротескного, не боятся.
Килик уверен, что они здесь не в первый раз.
Шинигами бережно, одними пальцами снимает с мантии Гром и болтает без остановки.
О своем сыне, не так давно повстречавшем парные пистолеты, о заезжих близняшках-шаманах, что никак не освоят разговорный язык, о том, как он рад, что Гром и Огонь наконец-то нашли себе Мастера, и том, как свезло Килику, заимевшему в напарники именно их. Наблюдать Смерть в непосредственной близости Рунгу достаточно жутко – тем более что о прошлом слишком юных Оружий Шинигами говорит с видимой неохотой. Зато с комнатой обещает помочь и по поводу тренировок три-на-три отсылает к какому-то Киду.
На прощание Смерть треплет близняшек по волосам. Реагируют они одинаково: щебечут, ловят перчатки, после чего Огонь дергает своего Мастера за рукав, и тот послушно подсаживает мальчика на плечи. Гигантских размеров ладонь в непосредственной близости от себя Килик замечает не сразу – и не сразу же понимает, что ему тоже прилетело по голове. Прикосновение Шинигами невесомое, в целом, даже приятное, но повторить его Рунг захотел бы в последнюю очередь.
Покидает комнату Смерти он довольно неспешно – в основном потому, что рядом шагает Гром, а Огонь, несмотря на компактность, весит достаточно ощутимо. Вот так, втроем, Килик и Кубки выглядят странно, на них косятся в коридорах, окликают из аудиторий. Кто с удивлением, кто с завистью – Килику, в общем-то, все равно. Кое-как разбирая дорогу, он хочет добраться до комнаты и поспать хоть чуть-чуть, в идеале выбросив из головы последние сутки.
А еще – понять, наконец, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома, потому как о прошлом и настоящем их он, по большому счету, все равно ничего не знает.

Не знает – переезжая с вещами в новую комнату, не знает – умудряясь вместить в нее еще две кровати. После первой недели совместных ночевок Килик учится спать под мерное бормотание Кубков и перестает думать о них как о чем-то необъяснимом. Вместо этого он с еще большим усердием делает то, что делал бы дома для младших: готовит для близнецов, обнимает, когда им нужно или когда им страшно. Огонь и Гром в ответ сопровождают его повсюду и ведут себя как примерные брат и сестра – но менее непонятными от этого не становятся.
Гром плачет перед сильными грозами. Во время дождей она забивается в угол, лицом к стене, и не смыкает глаз до утра.
Огонь любит смотреть на пламя, однако в его присутствии любая искра вскоре белеет и тухнет.
А еще Кубки отказываются спускаться в подвалы под Шибусеном, понимают своего Мастера с полуслова и, кажется, совсем не растут.
Их с Киликом первый совместно приконченный монстр похож на плод запретной связи ежа и садовой улитки. Нежное, истекающее отчаянно воняющей слизью тело накрыто панцирем, поверх него – длинные иглы. Сосредоточившись на бое, Килик попутно подсчитывает беззубые рты чудовища; сбившись на четырех, получает очень, очень нечестный удар меж лопаток и разбивает очки. Заканчивать сражение ему приходится в прямом смысле вслепую, скрипя зубами от боли, прикидывая, сколько иголок осталось в спине и что стало в итоге с любимой футболкой.
Душу Кубки делят самостоятельно и после возвращения из санблока не отходят от своего Мастера ни на минуту. Вертятся у кровати, наблюдают внимательно, будто бы виновато, и этим же вечером откуда-то достают и вручают ему амулет, за храбрость. Плоская картинка из меди с бахромой по нижнему краю – ничего особенного в подвеске нет, но принимая ее, и без того побитый Килик чувствует холод по позвоночнику.
Потому что слова Шинигами все же не были пустыми.
Потому что он, кажется, понял, что с близнецами не так.
Шаманы же, хах. Всамделишные.
На родине Рунга, в общинах диких и дальних, их роль было сложно свести к чему-то определенному. Шаманы судили и миловали, благословляли, лечили, давали советы и вообще берегли приходящих от любых житейских невзгод. Причудливо украшенные, с отрешенными лицами, землю свою они покидали нечасто, однако выросший в городе Килик пару раз замечал их на улице. Вечером или ночью, в детстве, просто видел со стороны – подойти ближе мешала мать.
Позже, баюкая, она говорила, что шаманы несчастны и силы у них от того, что давным-давно над беднягами надругались призраки предков. Мол, был человек, заболел шаманской болезнью и умер, а следом родился увиденный Киликом нелюдь с сотней браслетов на тощих руках. Мальчик слушал вполуха; про болезнь запомнил лишь то, что ей лучше не заболеть и что в пору накала шаман рассекает по местности в неглиже или голышом.
В вечер, когда Килик решает узнать о Кубках чуть больше, подобная невнимательность выходит ему боком.
Он садит близняшек перед собой, кладет на пол карты, бумагу и целую кучу разных фломастеров; закрывает глаза, вспоминая шаманов из детства, примеривает к замершим Кубкам сморщенные лица и танцы с луной часа в три утра – и чувствует себя идиотом. Но, тем не менее, высказаться решается. Про дом, про болезнь, про равнодушие к истинному возрасту близнецов и сочувствие к тому, сколь много страданий им причинили вездесущие духи. Говорит Килик честно, и к Кубкам он привязался. Однако на некоторые вопросы ему нужно знать ответ.
Оружия, обратившие на себя внимание предков?
Шаманы, что пробудили в себе Оружия, дабы сбежать из-под бдительных взоров поднадоевших покойников?
Близняшки слушают Мастера даже слишком внимательно. А потом Гром вдруг подрывается с места, рыдая, и Огонь, ударив Килика кулаком по плечу, убегает утешать сестру.
Обиженные Кубки игнорируют Килика еще несколько дней, не подтверждая и не опровергая его догадки. Молчаливые и тихие, близнецы отворачиваются или прячутся, стоит Рунгу заговорить. В конце концов он, чувствуя себя виноватым, приносит домой убойное количество сладостей и обещает себе и близняшкам: нет, он больше не спросит, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.

Не спросит – даже в ночь перед битвой, в которую выльется миссия по ликвидации Хроны. Килик напишет письмо домой и будет долго ворочаться, в деталях и красках представляя следующий день. Нисколько не успокоенный, он ненадолго заснет и тут же подскочит от монотонного бормотания близнецов. Подняться не сможет.
Огонь, нависая над Киликом, фыркнет, заставляя своего Мастера лечь на подушку.
Гром улыбнется и приложит палец к губам. Ш-ш-ш.
С двух сторон от его головы, на полу, Кубки просидят до утра. Будут шептаться и бормотать на языке для двоих, будут легонько касаться запястий, век и висков Килика, оставляя на коже запах земли и травы. В какой-то момент Рунг почти что забудет, как ходить и дышать, однако утром на поиски Хроны выйдет спокойным, и близняшки будут мирно дремать на его плечах.
Дремать они будут даже в момент, когда Луну зальет черным.
А потом все закончится и все соберутся перед башнями Шибусена – подсчитывать раненых, оплакивать потерявшихся. Кто-то заметит, что ранения Килика ограничились дырами на одежде; этот же кто-то спросит, откуда взялись сохранившие Килику жизнь малыши. В ответ Рунг неопределенно пожмет плечами и уведет обоих домой.
Килик не знает, что есть и откуда пришли его Кубки Огня и Грома. Да и, честно говоря, уже не горит желанием выяснять.

Название: Я – Город
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: мини
Персонажи: шибусеновцы и с ними связанные
Категория: джен
Жанр: POV, психология
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: То, что могли (могут, смогут) сказать о себе персонажи на разных этапах истории.
Предупреждение: По канону манги

читать дальшеЯ – Блэр. Я – кошка, я – ведьма. Каждую ночь я гуляю по крышам и подоконникам, а пространство вокруг меня пульсирует в ритме огромного сердца. Это музыка моего города; я – Блэр, и я – слышу.
Я – Мака. Лезвие Рагнарека прошло на расстоянии вытянутой руки от меня; одежда стала липкой от крови, а кожу в открытых местах жжет до сих пор. Задевая фантомные язвы, я вспоминаю мгновение слабости и дрожу до самых коленок. Я – Мака, я – учусь не бояться.
Я – Соул. Мои пальцы с равным успехом касаются клавиш рояля и сердец тех, кто мне близок; моя паутина из звуков изящна на первый взгляд, непроницаема на второй, и дышать сквозь нее нельзя. Я – Соул; искушение переусердствовать однажды станет невыносимым.
Я – Патти. Младшая из Бруклинских демонов, я научилась смеяться лет в тринадцать навскидку. Сестра приносит мне все игрушки, что попадутся ей на глаза, и я ненароком ломаю их – как помню или как снится. Я – Патти; гнева во мне хватит на тысячу солнц.
Я – Лиз. Я могу сделать вид, что забыла улицы Бруклина, а Патти и так их не помнит. Говорит, что не помнит, – днем. По ночам же болтает о них без умолку, сонная, и, вздрагивая, я нарочно не вслушиваюсь в ее слова. Я – Лиз, и я боюсь собственную сестру. Боюсь за сестру.
Я – Цубаки. Мое имя звучит как «камелия», пишется как «камелия» и столь же бесцветно на запах и вкус. Раз в год, в день рождения, мне приходит целый букет их из дома; Блек Стар без вопросов уносит его во двор. Я – Цубаки, и я ненавижу цветы.
Я – Масамунэ. Наследник старинного рода, вечная тень младшей сестры, я слишком долго не понимал комичности своего положения; осознав же, был пожрат страхом и завистью. Я – Масамунэ, я – слаб.
Я – Блек Стар. Последний из клана убийц, я взращен Шибусеном и теперь ищу силу, по своему направлению третью. В отражении глаз Цубаки я вижу сотни подобных мне: безликие, они зовут и проклинают из темных вод семьи Накацукаса. Я – Блек Стар, и я – не сорвусь.
Я – Мифунэ. За мной – маленькая Ан; по левую руку – те, кто был с Ан жесток; по правую руку – Арахна и все ее планы. Перед лицом моим маячат башни вечного Шибусена. Я – Мифунэ; я буду защищать Анжелу, пока не найду того, кому смогу ее передать.
Я – Ан, Анжела. Я слишком мала, чтобы правильно колдовать, а вы – все вы! – лгали мне слишком долго. Я – Ан, Анжела; я не умею правильно колдовать, но однажды – и скоро! – обязательно этому научусь.
Я – Арахна. Я убила себе подобную, положив начало роду Оружий, что неправильны ровно наполовину; я умерла и вернулась, рассеяв себя на бессчетные орды пауков. Я – Арахна, я – везде.
Я – Экскалибур. Моя легенда началась раньше, чем придумали время; я – чист, я – целен, и мне нет надобности в человеческих душах. Я – Экскалибур, и я был первым.
Я – Эрука. В водоворот войны меж ведьмами, Кишином и Шибусеном меня втянули против воли, и моя кожа высохла от бегов и песка. Я – Эрука; еще чуть-чуть, и что-то раздавит во мне лягушку.
Я – Мидзунэ. Разделенная на шесть, я была счастлива, зная мир на уровне земли и ботинок. Теперь меня меньше; засыпая, я чувствую, как зудит и исходит плачем недостающий. Я – Мидзунэ, я – неисправный крысиный король.
Я – Фри. Ведьмовской глаз в моей левой глазнице врос до самых костей; я закрываю его ладонью, веком, повязкой, но все равно вижу измеренье старухи Мабаа. Другой мой глаз смотрит в мир Шинигами; я – Фри, и я – потерялся.
Я – Хрона. Я без опаски режу тонкую белую кожу, свою и чужую; в моем теле почти нет костей, зато полным-полно Черной крови, и имя ей – Рагнарек. Я не понимаю, где заканчивается он и начинаюсь я. Я – Хрона, я – что-то между.
Я – Рагнарек. Безумный опыт ведьмы-гадюки, опухоль на позвоночнике Хроны, я презираю ее столь сильно, сколь сильно презирает ее вторая из Горгон. Мой Мастер хнычет, окапываясь в круге из песка; Я – Рагнарек, и ради ласки Медузы я пойду на любую гадость.
Я – Медуза. Я – в направлении вектора, я – за спиною дочери. Потеряв свою кожу, я взяла тело маленькой девочки, а после – сестры, и мне было в равной мере уютно в обоих. Я – Медуза; змеи на моих руках бодрствуют каждый час из двадцати четырех.
Я – Штейн. Сталь в моей голове не нагревается никогда; ее стараниями линии, плоскости и тела тех, что вокруг, по паре раз на день возвращают неприкосновенность, а с ней вес и объем. Я – Штейн; картинки вокруг обрывочны, и разбирать их становится все сложнее.
Я – Спирит. Я видел, как треснула маска у Шинигами, и знаю, сколь сильно душа его привязана к Академии. Шагая по коридорам, фоном я слышу приглушенный фарфоровый хруст. Я – Спирит; стены вокруг меня трещат и незримо рушатся каждый день.
Я – Мария. Потребность не быть одной много сильнее меня. Ко всем, кто вокруг, я тяну руку привычно; мои ладони настолько горячие, что сжимать их в кулак почти физически больно. Я – Мария; меня слишком много для одной меня.
Я – Азуса. Вечная староста, прямая и строгая, как часы, я прячу взгляд за стеклами очков, но вижу дальше и больше всех своих знакомых. Привычку присматривать за ними я завела еще в детстве; привязчиво болезненная, она обременяет меня и сейчас. Я – Азуса, я – одинока.
Я – Сид. Мое сердце больше не бьется; я пережил одну смерть и каждое утро здороваюсь со второй. Время течет мимо меня, однако настанет день, когда я стану не нужен. Я – Сид, и я буду ждать.
Я – Нагас. Большую часть моей кожи покрывают бинты; тонкие белые тряпки, они остаются со мной, в голове, даже в форме Оружия. Я – Нагас; мой Мастер – Сид, и я никогда не привыкну к его холодным немертвым рукам.
Я – БиДжей. Умеющий читать в душах и души, подозревающий равно друзей и врагов, я – суть грязной работы за именем Шибусена. Возможно, я не был в городе слишком давно. Я – БиДжей; воздух вокруг отравлен и что-то приторное льется сверху, с Луны.
Я – Джастин. Звуки извне мешают мне думать, а наушники – пропуск в мир немых и глухих. Я создал его сам; моя вера крепка. Я – Джастин; стены Шибусена возвышаются надо мной, за ними – Бог, но есть ли кто выше него?
Я – Ашура. В день, когда кожа темницей встала вокруг меня, я изгрыз пальцы до самых костей; кусок бьющейся плоти, я коротаю вечность в темноте, одиночестве и подвалах. Я – Ашура; пытка, назначенная отцом, мне насколько привычна, настолько же непонятна.
Я – Кид. Ребенком я часто спрашивал про свою мать; наедине со мной отец ведет себя подобно наседке, что вот-вот высидит василиска. Я знаю цену его ответам и недомолвкам. Я – Кид, младший из Шинигами, и я во что бы то ни стало вытащу правду на свет.
Я – Шинигами. Я снял кожу с одного сына и лгу второму, боясь его потерять; я – создал Шибусен, я – сменил маску, чтобы завоевать доверие первых Мастеров и Оружий. Дети приходят ко мне и сейчас, все разные; говорят, я стал на них непозволительно похож.
Однако я им не друг. Я – Бог, я – Смерть, я – последнее, что видят в момент окончательного ухода. Образ в зеркалах, я накрыл собой целый город и помню каждого, кто живет в нем или в его пределах.
…потому что Я – Город.

Название: По зиме, по весне
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: мини
Персонажи: Медуза, Хрона
Категория: джен
Жанр: ангст, не AU, но что-то около
Рейтинг: R
Краткое содержание: о методах воспитания и миграции кроликов в пределах лаборатории Горгон.
Примечание: куском – ретеллинг «Дома дневного, дома ночного» О. Токарчук.
Предупреждение: жестокость к животным
читать дальше
Каждый год по весне в доме у Хроны заводятся кролики. Крохотные создания с гладким мехом и забавными подвижными носиками – исчезая на день, Медуза приносит зверьков в корзине, в руках, карманах, за отворотом манто и первое время вместе с дочерью заботится об их существовании; позже, привыкнув к запаху травы и навоза, Хрона начинает ухаживать за ними сама. Забот много, но не так чтобы слишком: в существовании крольчат смысла не больше, чем в существовании Хроны, и все дела сводятся к замене подстилки или чистке кормушек. Зато, вырастая, зверьки становятся совсем послушными, берут корм прямо из рук и позволяют себя погладить. Касаясь пальцами теплых длинных ушей, Хрона улыбается и думает, что быть крольчонком не так уж плохо, а Рагнарек мешает, оттягивая уши девочки, – вроде как хочет сделать ей точно такие же.
Потом количество кроликов начинает убывать.
Иногда они умирают сами собой – мелко дрожат, встревоженно нюхают воздух, и после, во время уборки, Хрона, рыдая, вытаскивает из клеток легкие окоченевшие трупики. Еще иногда – болеют. А иногда крольчат убивает сама девочка – топчет, режет, давит, наблюдая, как постепенно остывает нечто прежде горячее, агонизирующее. Это плохие дни: у Хроны раскалывается голова и марается одежда, зато на ужин мама тогда готовит рагу. Однако самые здоровые зверьки всегда выживают. Холеные, лоснящиеся, кролики часами жуют ароматное сено и при первой надобности спокойно повисают в руках Хроны или Рагнарека.
По зиме, когда температура на улице падает, а в лабораториях ведьмы изо рта начинает идти пар, исчезают и эти. Всего за пару часов, в единственный день – его наступление Хрона предчувствует загодя.
Одни и те же, год за годом, приметы повисают в воздухе, не меняя очередности своего появления. Так, сначала из самого дальнего шкафа достается манто. Медуза не позволяет касаться своих вещей слишком часто, но Хрона, нарушая запрет, любит купать руки в теплом меху. Затем ведьма начинает зевать – долго, пронзительно, обнажая белые зубы. Зевая, она цепенеет, смотрит в окно, или в стену, или на дочь, позови – не услышит. Спит тоже долго и комнату свою покидает с заметной неохотой, зябко кутается в одежду, подслеповато щурится на свет солнца и ламп.
Продолжается это недолго: однажды, выбрав день, Горгон уходит в город, чтобы забить холодильник всем, что не надо готовить; вернувшись, отправляется убираться в подвал. Уборка – последний из признаков, и Хрона вертится под ногами у матери, мешает идти, застревает в дверях. Нет, не боится, ведь в худшем случае ее просто отодвинут ногой. Магия, даже простейшая, требует сил и желания колдовать, но иногда взяться им просто неоткуда: слишком уж нестерпимо, слишком уж сладко хочется…
– Иди за мной, Хрона, – глухо говорит Медуза. Веки ведьмы полуопущены, и на девочке, вцепившейся в дверной косяк, ее взгляд фокусируется с некоторым трудом. Закончив с подвалом, вторая из Горгон с сожалением оглядывается в темноту, смотрит пару минут не моргая; но сбрасывает наваждение и чуть пошатываясь шагает мимо Хроны.
Ослушаться та не смеет – хоть и знает, что сейчас будет, хоть и поскуливает от боли и навалившейся вдруг тошноты. Больно только спине, позвоночнику; трещит ткань, трещит и расходится кожа – это просыпается заинтересованный Рагнарек. Демонический меч совсем по-собачьи нюхает воздух, не первый год надеясь, что в этот раз ему точно что-нибудь перепадет. Впрочем, напрасно.
Следующие полчаса Хрона наблюдает, как длинные тонкие пальцы скользят по кроличьей шерсти, щупают, гладят, ищут нужные позвонки; ломают – одним движением; душат – медленно, будто без боли совсем. Теперь крольчата уже не кажутся ей забавными, их морды запачканы красным, а рты открыты. Зубы желтые и кривые.
Зверьков из клеток Горгон вытаскивает по одному, за бока или уши. В первый момент Хрона чувствует, как что-то внутри у нее кипит от возмущения, но привычно баюкает себя, и бушующий внутри пожар стынет, затихая. В конце концов, все это очередная глава в любимой сказке мамы. В конце концов, крольчата тоже не против. Глупые, хрупкие, брыкаться не пытаются, только смотрят и смотрят в глаза ведьме Медузе. Или вопят. В последний момент, когда пальцы ее уже танцуют на белых и бурых шкурах, – вопят, кричат, как дети.
– Смотри на меня, Хрона.
Рагнарек нависает над Хроной и пускает вязкие слюни.
Хрона отряхивается и зажимает руками уши.
Кроличьи тушки пропадают быстрее, чем успевают остыть.
Наблюдать за их исчезновением, насколько завораживающим, настолько же противоестественным, Хроне, пожалуй, тяжелее всего. Желудок и горло девочки сводит спазмами, скудный завтрак ее настойчиво просится на пол, однако отворачиваться нельзя. Отвернется, замешкается – и Рагнарек с бранью повернет ее голову в правильную сторону. Поэтому Хрона не позволяет глазам закрыться, наклоняет голову то к одному плечу, то к другому, думает о том, как приятно щекочут щеки и шею отросшие волосы. Считает до десяти. До пятидесяти.
На «пятьдесят» Медуза поворачивается к ней полностью – соломенного цвета косички растрепаны, на щеках играет румянец. Меж тонких губ ведьмы скользит и исчезает белое кроличье ухо.
Хрона вздрагивает и с завтраком все-таки расстается. Рагнарек смеется над ней, щипает, тянет за волосы – хочет, как кролика, ткнуть лицом в лужу на полу; девочка сопротивляется, но не издает ни звука. Медуза останавливает возню одним лишь взглядом, долгим и, в общем-то, безразличным.
Чувствуя себя виноватой, смотреть на мать в этот момент Хрона боится. Боится смотреть и далее, с фонариком в руках провожая ее в ту самую комнату.
Комната эта – внизу, под полом, ею оканчивается тупиковый подземный ход. Прямоугольная и чистая, освещена она мало, поскольку лампа под потолком света почти не дает; стены холодные, на ощупь сухие. Мебели нет. Подушки, вещи и шкуры разбросаны хаотично, но закрывают пол, дыр между ними не видно. Запах стоит мускусный, не слишком отталкивающий, терпимый. Запах этот Хроне знаком, раз в год он всегда означает беду.
– Разбуди меня по весне… Хрона.
На импровизированную постель Медуза укладывается с заметным облегчением. Отяжелевшая, она ложится на бок, какое-то время не двигается, затем подтягивает колени к груди. Желтые с вертикальным глаза все это время неотрывно следят за Хроной, но за Рагнареком – внимательнее; Рагнарек поводит плечами, уходит куда-то внутрь тела мечницы, и глаза наконец стекленеют. Только тогда Хрона делает пару шагов от порога, поднимается на цыпочки и выключает свет. Стучит фонариком о ребро ладони. Ловит в темноте дыхание спящей Медузы – глубокое, почти неслышное; тихонько выходит из комнаты и прикрывает за собою дверь.
Разревется она только в коридоре: от ощущения полного одиночества, и гулкого эха под самыми потолками, и невозможности докричаться до Рагнарека – запретили ему с ней болтать; будет ступать ногами в плюшевых тапочках по полутемным лабораториям, слушать биение своего – их с Рагнареком общего – сердца и, кусая кулак, догадываться, что на улице уже как раз выпал снег. Белый и мягкий, на ощупь он будто крольчонок, только в ладонях не вертится и не тикает.
Наверное, Хрона выйдет на улицу, чтоб поглазеть на сугробы. А может, сделает себе пару бутербродов и вернется в подвал – бесшумно скользнет в комнату и будет лежать рядом с Медузой, на полу, в темноте, среди шкур и всего прочего…
Ждать, скучать.
До весны.

Название: Повитуха
Задание: локации – Колония кто б знал, скольких нервов мне стоила эта тема.
Автор: Mad Sleepwalker
Размер: мини
Пейринг/персонажи: Мабаа, Шинигами, периодически Кид
Категория: джен
Жанр: Established Relationship
Рейтинг: PG-13
Описание: «Шибусен уже ведет переговоры с важным источником силы. Эти переговоры начались тайно еще до начала битвы на Луне».
Примечание: по канону манги.
Предупреждения: мужская беременность а почему бы и да.

читать дальшеКогда Шинигами этого мира становится двое, Мабаа сидит на полу и грызет яблоко чудом сохранившимся зубом.
Фигура старейшей из ведьм ритмично качается в такт сотрясающим Академию силам. Подвалы вокруг трещат и искрятся, а снизу бьется в агонии ужаса тот, о ком еще вспомнят, но Мабаа защищена. Мантией, что укрывает ее от стоп и до шляпы, шляпой, с которой не пожелала расстаться и в самый тяжелый момент, а также идеально вычерченной пентаграммой, по центру которой – на день – корчится существо из могильных теней, слизи и темноты. Ведьма спокойна, хотя единственный глаз ее саднит от натуги; закончив с яблоком, она прячет огрызок в карман и, подгадав момент, руками тонкими и больше похожими на птичьи лапки не позволяет миру схлопнуться в очередной уже раз.
Когда все заканчивается, Мабаа первой берет на руки вполне человеческого младенца – мальчик, хорошо, что мальчик, с девчонкой намучался бы, – и относит его подальше, обмывая, укутывая на ходу. Потом начинает с ворчанием заделывать дыры в истерзанном теле Шинигами. Скрепы у ведьмы из металла и кости, прочные, острые, и Мабаа не может отказать себе в удовольствии задеть побольнее не просто кого-то, а целого Смерть. Смерть же – не реагирует. Распластанный, он не болтает, не стонет, не движется; прогулявшись вокруг, пяткой стерев пентаграмму, Мабаа ловит себя на тревоге и ловко взбирается Шинигами на грудь. Будить.
Не будится.
Мантия у него – рваная, маска у него – сдвинута, местами рассыпалась, и копошатся под ней твари определенно отвратные. Нахлобучив колпак до самого глаза, Мабаа устраивается со всем возможным комфортом и принимается ждать. Невесомая, угловатая, сидит большой черной птицей – вороной, – скребет коготками по маске до тех пор, пока ребенок под одеялами не начинает истошно вопить. Тогда и только тогда Шинигами под ней шевелится: поднимает одно плечо, поднимает другое плечо. Отмахивается от ведьмы, глаза в глаза – кыш! – и с некоторым трудом садится на каменный пол.
Мабаа уходит к маленькому. Ее работа закончена.

Они и сами не знают, кто старше: первая ведьма или первый из Шинигами. Если на то пошло, они оба стары настолько, что знали – когда-то – и забыли теперь. Они враждовали так долго, что их вражда превратилась в терпимость – ведь только древние, первые, мудрые могут друг друга понять и друг другу помочь. Однако верить друг другу при этом они не станут. Необходимости нет.
Старейшая ведьма Мабаа до чертиков старомодна и поэтому, уловив в воздухе перемены, снимает занавесь с зеркала и чуть погодя ступает на плиты под Шибусеном. Пообвыкшись, поклоном приветствует Шинигами, замечая попутно – маску сменил, размяк будто бы. Смерть не говорит ей ни слова; насколько сильно претит ему ее присутствие (и претит ли вообще), ведьма не знает. Чует лишь – время пришло, и торопливо готовит место для… место.
Вопросами вроде «зачем?» и «справится ли?» Мабаа не задается намеренно, интерес запихивает поглубже, а уважению с жалостью пополам дает вылиться в негромкое воркование, да и то лишь в последний момент. Но когда буря проходит, вопросы начинают терзать ее с новой силой.
Зачем? После того, о ком все забыли, – зачем?
Передавая младенца в неуклюжие руки отца, Мабаа не может думать о чем-либо прочем.
Ребенка она удерживает еле-еле – сказываются усталость, и рост, и физическое почти отторжение Смерти-младшего, к тому же малыш заходится в плаче и вертится просто безбожно. Однако ведьма его не спихивает. Шинигами стоит перед ней на коленях, и Мабаа шикает на него, щипает, заставляет взять сына так, чтобы случайно не покалечить. Наконец Смерть встает во весь рост, и ребенок мирно кряхтит в его руках. Глядя на них двоих, Мабаа отходит, и ее пробивает дрожь. Нет, не размяк. Хоть и маску сменил, а все тот же, сильнейшее божество, куда не надо полезешь – пристукнет.
Мабаа не может говорить. Нет у нее языка: забрали, украли, продала, обменяла, и речь ее чаще всего напоминает мяуканье. Но то, что не сказано, повисает в воздухе и без участия ведьмы. Место такое. Плохое.
– Однажды он объединит наши миры, – дребезжит Шинигами, и кто-то внизу, в подземельях, вторит ему воем. – А теперь уходи.
И Мабаа, посмеиваясь, исполняет его приказ.
За свою помощь она возьмет дорого: личной неприкосновенностью, десятилетием покоя и относительной терпимостью Шинигами к проделкам ее подопечных. Смерть будет смотреть на ковен свозь пальцы, а Мабаа не выдаст тайну рождения очередного его потомка – и успеет подготовиться к моменту становления оного.
Потому что некоторым просьбам просто нельзя отказать.

Мабаа занимается ковеном весь отпущенный срок – и даже чуть более. Действия ее неприметны, рука ее легкая, и первое время подопечные даже не замечают случившихся перемен.
Мабаа дает им свободу, закрывая глаза на то, за что прежде карала, – и ведьмы приводят дочек, а ковен ширится и растет. Мабаа не прерывает исследования, жуткие, волнующие, и ведьмы все чаще выходят за границы разумного. Последним шагом старейшей становится шабаш на территории Города Смерти. Онемевшие от ужаса ведьмы прячут, закрывают души на все замки, но послушно приходят; земля у них под ногами стонет и вздрагивает, но, спустя время, ведьмы ее уже не боятся.
К моменту, когда очередной фрагмент Шинигами вступает в пору расцвета, подопечные старейшей из ведьм не боятся вообще ничего. Непокорные, незамеченные, они собираются у Шинигами под носом и пропадают в артериях-улицах, живут прямо в Городе Смерти и оплетают мир смертных нитями паутины. Мабаа смотрит на них с интересом, но внутри ее душит страх – или стыд.
Такое положение дел по нраву не всем.
Ведьмы, что без прямого посыла носа не высунут из домов, шепчутся вслед: старая стала Мабаа, потеряла чутье, а измерение ведьм по ее попущению и вовсе походит на больной белый блин с чашки Петри – кипящую колонию паразитов, откуда расходятся, унося с собой зерна магической грязи, самые талантливые ученицы старейшей. Мабаа согласна – да, колония, да, паразиты. Держатся вместе, плодятся дружно, убей одну, придет новая, кратно сильнее. Но лишь паразиты могут изгрызть старый – дуальный – мир так, чтоб он рухнул.
Мабаа клокочет, глядя вслед средней из Горгон. Следующей ночью та срывает равновесие мира к чертям, и время несется, как ужаленное животное.
Шибусен винит ведьм, ведьмы винят Шибусен, а Мабаа железной рукой наводит порядок в своих рядах. Ощущая, как бьется на части привычный ход дел, она запирается во владениях ведьм и без крайней необходимости не выпускает своих подопечных во внешний мир. Мимо зеркальных поверхностей движется бодрой рысцой, на зеркала косится с опаской – не перегнула ли?
Зеркала молчат, занимаясь своими делами.
Ведьмы – бунтуют и требуют воли.
Особо упорных Мабаа отдает на расправу Кишину – полусонные, с задуренной головой, они находят его в самой глубокой из существующих ям и служат примером для тех, кто думает о побеге. Мабаа наблюдает за казнью лично, хоть и издалека. Уходит – с сосущим чувством шаткости положение. Если этот заявится к ведьмам… Если только захочет… Она – не удержит. И никто не удержит.
С этих пор ее мучит сон о черной Луне.

В ночь перед тем, как на суд приводят отпрыска Шинигами, Луна во сне ведьмы приобретает три красных глаза. Мабаа просыпается взбудораженная – ждать останется недолго.
Мальчишка приходит к ней сам и приводит друзей. Взгляд старейшей из ведьм равнодушно скользит поверх их голов, на миг останавливается на явно смущенном Фри, но возвращается к Смерти-младшему. Человек, истинный человек: ведьмы вокруг беснуются, захлебываются ядом вражды, а он, не зная об уготованной участи, просит помощи – для себя, для отца и для целого, неделимого мира.
Он оправдывает ведьм поименно, и они – даже те, кто был против минуту назад! – встают на сторону Шибусена, не боясь заявить, что устали от старого мира и его нелепых порядков. Он клянется, что не будет использовать силу альянса из прихоти, и не боится откинуть гордость, кланяясь тем, кто мгновением раньше хотел лишить его глазных яблок. Мабаа хранит молчание. Восхищаясь выдержкой Шинигами, сумевшего вырастить достойную замену себе, она вспоминает вопящее безволосое тельце под ворохом одеял и осознает, что эпоха богов подходит к концу.
Бога. Как минимум одного.
От этой мысли ей почему-то становится неспокойно.
Смерть-младший уходит, уносит с собою веру в благосклонность старейшей, и Мабаа оправдывает его ожидания. Хоть и в последний момент, хоть и ценой разбитого дирижабля, ее подопечные спасают всех, кого могут спасти, и бьют так далеко, как только могут достать. А потом Луна исчезает со звездных карт, и человек становится Шинигами, и Шинигами становится пылью.
Мир о двух полюсах разваливается, а те, кто в конце концов выжил, наугад собирают из обломков его нечто другое, ныне единое. Мир новый, где правят люди, не похож на мир Шинигами и ведьм; Мабаа по праву считает себя его повитухой. Однако помимо слов благодарности единый мир приносит еще кое-что.

Церемония посвящения нового Шинигами – отнюдь не финальный аккорд в череде всего, что свалилось на младшего Смерть в последнее время. Однако убитым случившимся он не выглядит, груз ответственности принимает со всей возможной отдачей, а тех, кто был на Луне или едва не погиб, отвлекая Кишина, собирает всех вместе и кучно благодарит. Мабаа приходит тоже, но речи нового Шинигами ее не трогают. Здесь, перед лестницей Шибусена, ее вообще мало что задевает...
Старейшая ищет причину своего состояния долго. Смотрит по сторонам, слушает вопли толпы, но понимает, что именно ее мучает, лишь когда видит, как озадаченно ищет кого-то взглядом ведьма Анжела – существо еще более одинокое, чем сама Мабаа.

«Доволен, старик?»