[s51]

А этот внезапнофик посвящаю связке "витамины с железом + витамин D + рыбий жир", после которой у меня впервые за несколько месяцев появились силы что-то делать. Перестала спать на ходу и на обеденном перерыве, нормально просыпаюсь по утрам, стало поменьше тумана в голове. Всегда знала, что у меня не оч высокий гемоглобин, а ферритин — вроде в норме, но на пикабу писали, что надо выше. Не ожидала, что полегчает так резко.

В общем, советую) Но, конечно, сначала лучше анализы все сдать.

+++

— Он еще вернется, чтобы их помучить, — говорит Кейлин, пока Уолтера укладывают на что-то вроде каменного ложа в аврорианском храме. Губы женщины сжимаются в тонкую беспокойную полоску; она часто пьет из крепящейся к поясу фляги и то и дело посматривает на солнце. Скоро закат.

Но Бену, в общем-то, нет дела до слов лысой, как коленка, предводительницы пустынников. Все его мысли заняты тем, что принцесса, с которой удалось-таки перекинуться парой слов, провалилась в глубокий сон и не просыпается, сколько ни тормоши. Что из глаз Уолтера вытекает какая-то черная жижа. Еще пару часов назад Бен считал обоих друзей погибшими и, наверно, должен быть благодарен просто за то, что они до сих пор живы, однако видеть их в таком состоянии оказывается непросто.

Остаток дня он мечется от одной постели к другой, лезет под руку к жрицам, шутит не очень смешные шутки и пропускает мимо ушей все рассказы о зле, живущем в окрестных песках. Сражения с чем-то подобным — удел героев. Бен — не герой и знает, как драться, лишь с теми, кто дает сдачи кулаком, палкой или чем-нибудь в этом роде. Он понятия не имеет, как воевать против штуки, которую так боятся пустынники. От мыслей об Авроре его пробирает озноб.

Лишь бы снова услышать ворчание Уолтера. Лишь бы открыла глаза принцесса, которая, кажется, даже почти не дышит, спит и спит себе, прям как в какой-нибудь сказке.

Когда Аврора погружается в ночь, жрицы, вытанцовывающие над Уолтером, враз исчезают, разбегаются по соседним домам. Кейлин уходит последней. Она с пониманием относится к решению Бена заночевать в той же комнате, что и друзья, и даже помогает ему зажечь огни в храме. Пустынница говорит, что свет — это жизнь, свет — надежда, что всем им нужно быть храбрыми, чтобы противостоять тьме вокруг и внутри себя. Но Бен не видит в ее словах предостережения: все, чего ему хочется, это как следует выспаться, пусть под головой и будет собственный китель.

Провожая Кейлин к выходу, Бен замечает, что свечи и факелы зажжены по всей Авроре, а за пределами города лишь гипнотизирующая, засасывающая темнота.


Укладываясь на полу храма, Бен разговаривает с друзьями до тех пор, пока не засыпает, убаюканный собственным голосом. Просыпается — от чьего-то присутствия, от ощущения, как будто его кто-то толкает в бок.

В комнате, между принцессой и Уолтером, но ближе все-таки ко второму, стоит Пейдж.

Заметив, что Бен не спит, она ободряюще кивает ему и возвращается к своему занятию — стирает рукавом то черное, что вытекает из глаз вояки, однако в результате масляной пакости, кажется, становится только больше. Но Пейдж это совсем не смущает: она напевает что-то себе под нос и выглядит ужасно умиротворенной, уютной, как будто быть ей нужно именно здесь и сейчас. Наверно, закончив с Уолтером, переберется к принцессе, а там и с Беном рядом усядется поболтать.

Ее умиротворенность передается ему. За действиями Пейдж Бен наблюдает лениво и сквозь ресницы, остатки сна не позволяют открыть рот и отпустить какую-нибудь подходящую к ситуации остроту. Он рад, он по-настоящему рад, что теперь не один в жуткой Авроре, что теперь ему есть с кем разделить тревогу за Уолтера и принцессу. Зная, что вахту подле них несет Пейдж, Бен готов проспать до обеда… но тут какая-то сила заставляет его глаза распахнуться, а его самого подбрасывает на ноги.

Черной пакости на лице Уолтера столько, что она уже стекает на постель, на пол.

Ладони и рукава Пейдж тоже в ней. И вряд ли она когда-нибудь станет улыбаться Бену вот так, терпеливо, с симпатией, а не смотреть на него, как будто увидела что-то странное на носке ботинка. Не говоря уже о том, что не могли корабли повстанцев настолько скоро и незаметно причалить к аврорианскому берегу.

Дальше он уже ни о чем не думает — срывает со стены факел поярче, замахивается и швыряет плюющуюся маслом головешку под ноги Пейдж. Что бы ни происходило, обжечь хрипящего, задыхающегося Уолтера ему очень не хочется. Впрочем, морок истаивает еще до того, как факел касается пола — с тихим смешком рассыпается облаком черно-рыхлого. От Пейдж остается только куча песка на полу.

Остаток ночи Бен нарезает круги по комнате, называет себя болваном и время от времени извиняется перед Уолтером. (Кажется, тому стало легче с уходом Пейдж; нет, правда легче. А принцесса до сих пор… спит. Бен пару раз подходил к ней, прислушиваясь к дыханию, поражаясь, каким же бледным стало ее лицо.) С подозрением вглядываясь в темноту за пределами храма, капитан перекладывает из руки и руку винтовку и гонит прочь мысли о том, что было бы, проваляйся он в дреме еще хоть чуть. Вряд ли что-то хорошее.

К рассвету его рассудок оказывается настолько взвинчен, что Бен едва ли не бросается с кулаками на пришедших проверить Уолтера жриц. Кейлин, которая ведет процессию, с сочувствием кладет руку на его плечо — останавливая, сообщая этим прикосновением, что все наконец закончилось, — и уводит поговорить.

Теперь Бен слушает ее уже чуть внимательнее, но все равно мало что понимает.

Выясняет только: случилось то, чего боялась Кейлин. Пусть принцесса с Уолтером и выбрались из пустыни, они все равно принесли ее с собой, в себе. Пока друзья уязвимы, пока спят, тварь, приходящая из песков, будет снова и снова тянуться к ним, раз уж забрать в прошлый раз почему-то не получилось. Неудивительно, что пустынники не горят желанием участвовать в этом кошмаре, привлекая внимание настолько злобного существа. Желающих караулить чужаков нет, а Кейлин не может рисковать своими людьми. Их и так осталось всего ничего.

Кейлин говорит, что у принцессы сильная кровь: Логан смог пережить встречу с той тварью и в одиночку, а потом так же, один, справился со всем остальным. Бен с содроганием думает, что, наверно, не зря тот вскоре слетел с катушек. А еще — что Уолтер и так со странностями, но вот видеть такой принцессу ему очень не хочется.

Кейлин говорит, что Бен тоже может последовать примеру аврориан, с наступлением ночи разбегающихся по домам и запирающихся на все замки. (Хотя всем своим видом пустынница, кажется, просит об обратном. Кто ее разберет.) Капитан смотрит себе под ноги и сплевывает от злости.


На вторую ночь к храму является Свифт.

Вообще Бен понимает, что приходящего-из-пустыни вряд ли возьмет его винтовка, однако, держа ее на коленях, он чувствует себя немного спокойнее. Капитан садится на пол лицом к храмовым дверям (и пусть, что двери для входа той штуке вряд ли нужны) и обещает себе не смыкать глаз до рассвета. Но часы в пустыне, кажется, тянутся месяцами. Бену мучительно не хватает занятия: все, что он может делать, это высыпать из ботинок песок, следить за какими-то насекомыми, лезущими на свет факелов, и до рези в глазах пялиться в темноту.

Вскоре его подбородок начинает неудержимо тянуть к груди. Пару раз Бен ловит себя на том, что кивает, и потом цветасто ругается: не додумался выспаться днем. Так или иначе, в какой-то момент его глаза все же слипаются — на мгновение, не более, — и этого оказывается достаточно, чтобы в храм пришли гости.

Уолтер чуть слышно стонет в своем забытье, и Бен, очнувшись, встречается взглядом со Свифтом. Его первой мыслью обо всем этом становится то, что майор теперь выглядит куда лучше, чем в свой последний день в Альбионе. А может, и лучше, чем когда-либо за все время их знакомства: Логан не жаловал Горелеский форт, и даже майорская форма в нем всегда просила починки.

Пожалуй, одетый с иголочки, гладко выбритый (усы не считаются), с идеальной осанкой Свифт — это тот, кем Бен хотел видеть себя до того, как они все попали в жернова революции.

Но теперь майор молча стоит на пороге храма, там, где рассеивается свет факелов, и глаза его мечут молнии. Он зол, очень-очень зол. Он будто бы отдает приказ, которому сложно не подчиниться, — а Бен все же не подчиняется и наводит дуло винтовки на Свифта. Если честно, он понятия не имеет, что случится, если все же придется стрелять, что случится, если тварь решит сделать шаг и прикоснуться к Уолтеру или принцессе. Бен не знает, как будет отбиваться, однако отбиваться он точно будет.

Ну же, двинься.

Впрочем, Свифт внутрь не входит. Они так и сверлят друг друга взглядами; Бен не уверен, сколько точно все это длится, но чувствует, что от напряжения у него уже сводит руки. Ожидая, когда же дернется… тень, он мысленно уговаривает ее не подавать голос. Потому что, наверно, изо рта Свифта может потечь та же черная пакость, что и из глаз Уолтера, а еще потому, что тогда Бен рискует ответить. Он и так едва борется с желанием заболтать эту жуткую тишину, эту темноту, эту проклятую Аврору, в которой ему приходится держать на мушке своего мертвого майора. Собеседник, пусть и такой, это последнее, что ему сейчас нужно.

Свифт наблюдает за каждым его движением.

К рассвету рубашка Бена оказывается мокрой насквозь.

Пот мерзко холодит лопатки. Не отводя взгляда от стоящего в дверях существа, капитан разминает плечи, сбрасывая оцепенение, и впервые за ночь делает нормальный вдох. Странно, но у него, кажется, совсем не осталось эмоций: ни страха, ни волнения, одно только ощущение тела, превратившегося в сжатую пружину. Даже когда Свифт, развернувшись на каблуках, уходит вниз по ступеням, Бен просто смотрит ему вслед и слегка удивляется, что не слышит звука шагов. А затем на не особо послушных ногах следует за майором, туда, к выходу, — но видит только пустую улицу, негустую темень и полоску света на далеком горизонте.

Кейлин, как и прежде, приходит, едва встает солнце. Бену кажется, что внутрь храма пустынница заглядывает с некоторой опаской, словно не зная, что именно ожидает найти. Но он бодро салютует ей флягой с водой (ну, в основном с водой), и в храме все оказывается тихо, и спящие просто спят. Так что Кейлин, расслабившись, пропускает вперед стайку жриц.

Она не задает лишних вопросов, но говорит, что Бен отлично справляется. Жрицы отмалчиваются, однако он то и дело ловит на себе их заинтересованные взгляды.

Бен ни за что не признается, что еще пара таких ночей, и ему точно понадобятся запасные штаны.


Почти весь третий день Бен слоняется по опустевшему городу, заходит в молчащие дома и читает записки, которые зачем-то оставляют друг для друга пустынники. Не то чтобы это как-то помогает ему подготовиться к наступлению темноты — даже наоборот. Просто, едва выйдя из храма, он понимает, что заснуть все равно вряд ли сможет, не позволит какая-то пакостная дрожь в руках и ногах, а убить время надо. Но в итоге смотреть в Авроре оказывается особенно не на что, и Бен возвращается к друзьям.

Он и сам не понимает, как оказывается у ложа принцессы.

Кажется, его взгляду больше не на чем остановиться, поэтому Бен, наклонившись, начинает разглядывать дыщащие магией татуировки на коже спутницы. Вскоре мысли его сами собой, будто пьяные, возвращаются к моменту, когда ее и Уолтера нашли в песках. Вспоминая, как вынимал из рук девушки перепачканный в черном меч, Бен думает, что она бы точно справилась с приходящей из темноты тварью, поняла бы, что делать, не допустила, чтобы Уолтеру стало хуже. Теперь, когда до заката остается совсем немного, ему ужасно хочется обратиться к ней, получить от нее совет… услышать хоть что-нибудь.

Поддавшись какому-то минутному порыву, он касается губами руки принцессы — теплой, мягкой руки, и почему-то думает, что Уолтер его бы за такое убил. (Даже хорошо, ха, что тот еще нескоро сможет раздавать подзатыльники.) А затем усаживается на пол, прислонившись к каменной штуке, на которой дремлет спутница. Ее присутствие за спиной пусть и на время дает ему ощущение защищенности, и Бен наконец засыпает, выбросив из головы весь кошмар предыдущей ночи.

Ближе к полуночи он понимает, что сегодня пришли за ним. Прямо как в тех записках, что оставляли пустынники.

Нет, правда. Пейдж и Свифт были знакомы спящим, а значит, могли отразиться в их снах, зловещие, искаженные. Но теперь храм заполняется людьми, которые не должны в нем находиться, поскольку сгинули много лет назад, людьми, которые знакомы исключительно Бену. Ему даже не приходится засыпать на минутку, достаточно лишь один раз опустить взгляд на пол (а может, он еще с вечера просто дремал наяву?).

Когда в аврорианский храм беззвучно входят его братья, Бен лишь отстраненно думает, что стал старше каждого из них. Когда замечает отца, удивляется, что воздух не пропитался запахом выпивки: под конец тот только о ней и думал. При виде матери у него немного пересыхает во рту, но Бен все равно не совершает лишних движений, так и сидит в ожидании, с ногами взобравшись на каменное ложе, чуть потеснив принцессу.

Лица братьев немного меняются каждый раз, когда он моргает.

Но, наверно, так и должно быть: за столько лет он определенно забыл, как выглядели эти трое, и даже приходящий-из-пустыни, влезший в его голову, не может ничего с этим поделать. Лица родителей более четкие. Отец смотрит на него оценивающе, выжидающе, мать — с сочувствием и укором, как бы пеняя, что засиделся допоздна. Но есть в глазах полуночных гостей что-то общее, какой-то странный блеск, хищность.

Сначала они не решаются подходить. Но потом к Бену все-таки нерешительно приближается мать — возможно, потому, что он вглядывался в ее силуэт дольше всего, вспоминая, как же дорога когда-то была ему эта женщина. (Ниже него почти на две головы, иссохшая от тяжелой работы — неудивительно, что она погибла, потеряв сразу трех сыновей.) Мать тянет к нему руку, гладит по щеке, и Бен даже поражается тому, что у нее ее руки. Даже запах ее. И платье.

Остальные фигуры за плечом женщины становятся ближе.

Бен не торопится прерывать все это. Сперва желая узнать, что еще приготовила ночь, а затем — понимая, что его засасывает, да уже засосало в какой-то чернильный кошмар. Те пустынники из записок часто сами уходили в темноту, чтобы присоединиться к кому-то из близких. Возможно, он начинает их… понимать. Но все-таки не настолько, чтобы не перехватить запястье стоящей перед ним женщины, когда она пытается дотронуться до принцессы.

Вообще он ожидает, что тень отрастит когти или сделает еще что-то в таком же духе, но та лишь ужасно по-настоящему поникает, сжимается, разочарованная его сопротивлением. Какое-то время они лениво борются над спящей, и Бен особенно четко осознает, что в храме никто не издает звуков. Даже Уолтер не стонет: его забытье этой ночью кажется настолько глубоким, что пути обратно будто бы нет.

В конце концов мать отдергивает руку, а ее рот округляется в крике. Ну и пусть.

Отбросив от себя существо, из глаз и рта которого льется черная жижа; оттолкнув ногой еще одно такое же существо, лицо которого никак не может определиться, каким ему быть, Бен хватает винтовку и готовится к своей самой длинной и героической ночи в Авроре.


Принцесса и Уолтер просыпаются на следующий вечер.