[s51]

На самом деле, мне просто нужно выговориться и как-то упорядочить все, что бродит в голове.

Возможно, двадцать первое письмо

"Внезапный свет с неба засиял вокруг него, и он упал на землю."

Дорогая Эстер!
На острова приходит зима, становится холоднее, а таблетки – те, с танкера – тревожно стучат о дно полупустого контейнера. По вечерам, понимая, что совсем скоро мне не удастся даже выйти из моей жалкой хибары, я жалею о решении перейти сюда. Вместо того, чтоб дарить кров и тепло, хижина меня убивает. Наверняка во всем виноват старик Якобсон. Его скорбный призрак – дрожащий от холода, покрытый морской солью – посещал развалины несколько дней назад. В тот раз он унес с собой мои лекарства – позже я нашел их у края пещер. Я знаю, ты бы посмеялась надо мной, Эстер, но я уверен – Якобсон ждет меня там, точно ждет. И не один, а под руку с Донелли.
Они прекрасно знают эти места. Знают и глумятся надо мной, представляешь? Якобсон подговаривает коз путать тропы, а Донелли оставляет тут и там масляные указатели: старается, выводит моею собственной рукой… Наверно, он же разбрасывает по острову свечи – те, что не поддаются огню, как их не жги – и страницы из моих старых дневников. Бумагу Донелли ворует из камина. Не один, с пастухом. Пару раз я заставал их в своем доме, и они сбегали…
Когда я забываю, кто из нас реален, остров начинает меняться.
Сегодня я вновь не узнал его, моя дорогая Эстер. Потерял дорогу, заблудился меж камней и струсил при виде чайки – первой за месяцы моего заключения. Позже эта страшная птица гнала меня, ковыляющего на одной ноге, от самого побережья, подгоняя ужасным смехом в спину. Я заперся в своей лачуге, а она еще долго билась в стекло; на подоконнике осталось несколько перьев и темные разводы.
Она торопила меня, эта чайка. Торопила совершить то, на что я уже давно не мог решиться…

Тем временем инфекция, подобно сорняку, все сильней и сильней вгрызается в мою плоть. Я знаю, она подбирается к сердцу; я уже слышу ее. Слышу - сквозь горсти таблеток без вкуса и запаха, сквозь безумный шепот Донелли и гомон несуществующих чаек. Теплая липкая жижа, заменившая собой кровь, инфекция – не в моей ноге. Нет, нет, нет. Она в голове, Эстер. Белые полосы на поросших мхом и тиной камнях, она скребется и воет в висках со дня той аварии. Тогда ты покинула меня, а на смену пришел этот душераздирающий вой. С каждым днем, проведенным на острове, он становился все громче и громче, вырывался за пределы моей несчастной головы, но этим утром вдруг затих…
Это знак, я знаю наверняка. Мое заключение, столь долгое и тягостное, наконец подошло к концу, и сегодня, Эстер, я отправлюсь в свое самое долгое путешествие… а перед этим, если хватит сил, в последний раз пройдусь по побережью, ведь оно того стоит. Остров, мой бесплотный, нарисованный умирающим рассудком остров прекрасен. Если же силы меня покинут, Донелли и Пол сами затащат наверх, к Маяку, к Дамаску мое обезображенное тело – в отместку или смеха ради. Но лучше я сделаю это сам.

Знаешь, Эстер, у меня почти не осталось таблеток. Доза – на пару дней при лучшем раскладе. Но на один раз… этого хватит, да.
Сегодня, Эстер, я отправлюсь в свое самое долгое путешествие.
Сегодня. С закатом.
К тебе.