"не стучи головой по батарее — не за тем тебя снабдили головой"
...Когда начал симпатизировать персонажу, от рисовки которого в первой серии плохело.
Фандом: Mononoke TV
Название: Кайо мерещится...
Размер: мини
Персонажи: Кайо, Аптекарь, фоновые
Категория: недогет
Жанр: Hurt/comfort
Рейтинг: G
Краткое содержание: По мотивам арта.
вот этого
читать дальшеКайо мерещится…
Мама.
Мутная и какая-то бесконечно далекая, она плетет Кайо косы, называя как в детстве – зверьком. Голос полон печали, не будь веки такими сухими, девушка бы, наверно, даже заплакала от тоски. А на зверька она и правда похожа: верткая вся да болтливая, на месте ей не сидится, только мелькает в хозяйском дворе бант цветастого кимоно.
Впрочем, зверек получается больно уж перепуганный. Кайо подскакивает от шорохов в темных углах: округляет глаза, вжимает голову в плечи, а на улицах, где торгуют, особенно возле аптек, упорно ищет кого-то взглядом. С самого своего появления при поместье она не обижает котят, подкармливает собак и, если на обед рыба, заглядывает в тарелку с некоторой опаской. В волосах застревает сор, кожа смуглая и вечно нагретая солнцем, – Кайо добрая, хоть и ленивая, и оттого ее очень любят хозяйские дети и живность.
Однажды, почуяв неладное, по примеру последних она забивается в самых темный и дальний угол двора. И вот вам пожалуйста: свернулась в клубок на старых подушках, трясется в ознобе, но жар от кожи такой идет, что и рядом, кажется, трудно стоять. В грудь ее кто-то как будто ваты набил, а сердце молотит о ребра точь-в-точь как у загнанного животного. Последние несколько дней Кайо, зажмурившись, сжимает онемевшими пальцами ткань покрывала, или глядит в потолок, и глаза блестят лихорадочно и невидяще, или с нездоровой внимательностью следит за танцем чего-то незримого на всех четырех стенах. Но это неважно, – ведь Кайо мерещатся…
Люди.
Чаще всего такие же дворовые служки, как и она, озадаченные, любопытные. Те навещают, подбадривают или, игнорируя все протесты, упорно пытаются накормить. Сухие и треснувшие губы Кайо обтирают смоченным чем-то платком, горячечный бред с некоторой опаской выслушивают, а волосы, обычно подобранные, но теперь разметавшиеся по подушкам, – чешут, не позволяя сваляться им в жалкие колтуны. Служки сочувствуют молоденькой юркой швее и стараются устроить ее получше, почти не касаясь при этом пылающей кожи. В самый дальний и темный угол поместья забредают или наиболее смелые, или до смерти простодушные; хозяева делают вид, что Кайо не существует.
Они навещали ее раз или два: хозяин с хозяйкой, потом каждый в отдельности, заглядывали на мгновение, дабы тут же попятиться прочь. Хозяева недовольны, они боятся, что новая служка принесла в дом заразу, а еще больше боятся того, о чем она болтает в полутьме своей комнаты, однако лекаря не зовут. Переждать беду молча проще, да и не выглядит эта ее болезнь шибко заразной, по крайней мере, никто из дворовых больше не слег. Хозяин велит почаще открывать окна и двери, хозяйка наказывает садить на грудь девушки кошек, которых в последнее время расплодилось в неимоверных количествах. Кайо везет в равной степени на нехорошие и скупые дома.
Кошки к ней так и липнут. Совсем старики и котята, они ходят вокруг, бодают покатыми лбами, и девушка задыхается от тяжелого мускусного тепла. Первое время Кайо отталкивала их от своего лица, но тогда у нее были силы бороться. Теперь она болтается в океане из красок настолько ярких, что больно глазам и на ресницах как будто взаправду остаются крупинки специй и соли. Ей видятся цветные одежды, из синего – в золотой, ей слышится звон колокольчиков, здесь означающий не беду, но присутствие. Когда Кайо зовет (хоть и ловит себя на мысли, что имя спросить не успела), в ответ смотрят с живым состраданием, отчего становится чуть спокойнее. Девушка даже набирает в грудь воздуха, желая поприветствовать, или поблагодарить, или, может, даже попросить о своем, но выстраивать мысли в линию ей теперь слишком трудно.
Кайо виновато улыбается и молчит; иногда поднимает руку, касаясь виска в попытке ухватить за хвост смутные подозрения, но встряхивает головой и вновь, жмурясь, рассматривает сквозь ресницы того, второго.
Аптекарь говорит ей, говорит для нее, монотонно, требовательно и тихо, так тихо, что не разобрать слов, что остается лишь следить за движением губ, и это хуже всего. Кайо пытается думать, а думая, просыпается, чтобы встретиться взглядом с черным котенком, беззвучно и важно разевающим розовую пасть.
Паника выгибает ее тело дугой. Были бы силы – Кайо вскочила бы, спряталась, а пока может только сучить ногами, раздирая ногтями кожу ладоней в кровь, или еще натягивать на глаза ветхое одело. Вместо голоса получается хрип; котенок, заглядывая Кайо в лицо, перебирает лапами, упираясь в ямку под самым горлом. Он трется о подбородок девушки, тычется в щеку влажным холодным носом, а потом прыгает на пол и трусит к кому-то вне ее поля зрения. Чуть погодя он мурлычет, словно маленькая грозовая туча, а Кайо дрожит, но не смотрит в ту сторону. Стоит повернуть голову, как рядом усядется призрак замученной в доме прошлых хозяев не невесты и не жены.
Точнее, он – она – уже здесь. Сначала у самого у порога, потом в углу, потом за спиной и сбоку от Кайо. Появляется, когда вечереет и в комнате никого, садится и наблюдает, тянет тонкую руку, чтобы погладить, как того бакэнэко, а сама все бледная и печальная. Тамаки будто и не желает плохого, но все же – покойница, а Кайо знает, что мертвые возвращаются лишь за одним. Прижав подушку к груди, она отворачивается, за спиною – смешок и топот кошачьих лапок. По крайней мере, эти двое счастливы хотя бы в посмертии, а что касается Кайо…
Больше всего на свете ей хочется снова уснуть. Пусть вокруг будет цвет и тепло, а смотреть на нее будут не выжидающе, но спокойно и даже с сочувствием (ни разу, впрочем, не продемонстрированным вживую). Цепляться за цветные картинки смешно, наверно, он первый бы не одобрил, однако больше у Кайо ничего не осталось. Ей уже даже не стыдно – за то, что придумала, за то, что не смогла отпустить. Спать, провалившись в океан из цвета и красок, почему-то кажется очень важным; голова у нее тяжелая, девушка без борьбы закрывает глаза. И пусть в ее снах чуть больше, чем нужно, когтей и клыков, – Кайо мерещится…
Неторопливый шаг кого-то, обутого в гэта.
А вслед за ним шепот на грани слышимости, тихий вздох женщины и порыв ветра сквозь распахнутое окно. Руки с длинными пальцами касаются запястий и шеи Кайо, тормошат, не дают провалиться в сон, а она привычно сопротивляется, не желая ни бодрствовать, ни снова в упор рассматривать жуткое привидение и его стылый пост. Кайо ругается, даже пытается отмахнуться, но руку ловят и мягко фиксируют. От того, кто присел рядом с Кайо, того, чьи волосы щекочут ей шею, пахнет жженой корицей и, в свете двух раз, когда они чуть не умерли вместе, бедой. Но еще и надеждой; когда Кайо называют по имени, шепчут на ухо, побудительно, без всякого раздражения, она на мгновение перестает дышать. Когда пытаются перевернуть на спину – поддается, но веки все равно держит плотно стиснутыми.
Кайо страшно, страшнее, чем когда бы то ни было. Почему-то она уверена, что смотреть на гостя нельзя, посмотришь, поверишь, и морок тут же исчезнет, и в комнате снова усядется бледная до синевы Тамаки с котом. Поэтому Кайо не смотрит, не двигается, но слушает, не замечая, как в уголках глаз копится влага. Комната отвечает ей мерным звуком шагов и шорохом, сопровождающим какое-то действие, кажется, гремит аптекарский короб. В движениях вошедшего нет суетливости или спешки, он точно знает что делает и явно никуда не торопится. Очень скоро он возвращается к Кайо, и к запаху специй добавляется острая вонь чего-то сверхъестественно едкого.
Стараниями сочувствующих девушке приходилось принимать самые разные лекарства, но это обещает запомниться на всю оставшуюся ее жизнь. Одним рывком Кайо приподнимают вместе с подушкой; к подбородку подносят чашу, содержимое которой пробуждает мысли о тысячах альтернативных вариантов, но Кайо, собрав все свое мужество, делает большущий глоток. Одна ее часть тут же задумывается о том, что легкая смерть тоже считается разновидностью сострадания, другая заходится в кашле, чувствуя, как щиплет от слез лицо.
По щеке чиркает ноготь, и влаги на коже становится меньше.
– Горькое, – не открывая глаз, тихонько жалуется во внимающую тишину Кайо. У нее горят щеки, но теперь, кажется, не только, не из-за температуры. Лекарство действует быстро, Кайо уносит в сон, без сновидений на этот раз, но она все-таки успевает нащупать руку, вполне реальную, теплую. С мыслью, что сейчас терять нечего, а краснеть она будет потом, служка легонько сжимает чужие пальцы. Ведь теперь «потом» для нее точно настанет.
Аптекарь просто садится рядом, занимая место, где прежде бдела Тамаки. Комната наполняется дымом курительной трубки и кошачьим мурлыканьем.
Фандом: Mononoke TV
Название: Кайо мерещится...
Размер: мини
Персонажи: Кайо, Аптекарь, фоновые
Категория: недогет
Жанр: Hurt/comfort
Рейтинг: G
Краткое содержание: По мотивам арта.
вот этого

читать дальшеКайо мерещится…
Мама.
Мутная и какая-то бесконечно далекая, она плетет Кайо косы, называя как в детстве – зверьком. Голос полон печали, не будь веки такими сухими, девушка бы, наверно, даже заплакала от тоски. А на зверька она и правда похожа: верткая вся да болтливая, на месте ей не сидится, только мелькает в хозяйском дворе бант цветастого кимоно.
Впрочем, зверек получается больно уж перепуганный. Кайо подскакивает от шорохов в темных углах: округляет глаза, вжимает голову в плечи, а на улицах, где торгуют, особенно возле аптек, упорно ищет кого-то взглядом. С самого своего появления при поместье она не обижает котят, подкармливает собак и, если на обед рыба, заглядывает в тарелку с некоторой опаской. В волосах застревает сор, кожа смуглая и вечно нагретая солнцем, – Кайо добрая, хоть и ленивая, и оттого ее очень любят хозяйские дети и живность.
Однажды, почуяв неладное, по примеру последних она забивается в самых темный и дальний угол двора. И вот вам пожалуйста: свернулась в клубок на старых подушках, трясется в ознобе, но жар от кожи такой идет, что и рядом, кажется, трудно стоять. В грудь ее кто-то как будто ваты набил, а сердце молотит о ребра точь-в-точь как у загнанного животного. Последние несколько дней Кайо, зажмурившись, сжимает онемевшими пальцами ткань покрывала, или глядит в потолок, и глаза блестят лихорадочно и невидяще, или с нездоровой внимательностью следит за танцем чего-то незримого на всех четырех стенах. Но это неважно, – ведь Кайо мерещатся…
Люди.
Чаще всего такие же дворовые служки, как и она, озадаченные, любопытные. Те навещают, подбадривают или, игнорируя все протесты, упорно пытаются накормить. Сухие и треснувшие губы Кайо обтирают смоченным чем-то платком, горячечный бред с некоторой опаской выслушивают, а волосы, обычно подобранные, но теперь разметавшиеся по подушкам, – чешут, не позволяя сваляться им в жалкие колтуны. Служки сочувствуют молоденькой юркой швее и стараются устроить ее получше, почти не касаясь при этом пылающей кожи. В самый дальний и темный угол поместья забредают или наиболее смелые, или до смерти простодушные; хозяева делают вид, что Кайо не существует.
Они навещали ее раз или два: хозяин с хозяйкой, потом каждый в отдельности, заглядывали на мгновение, дабы тут же попятиться прочь. Хозяева недовольны, они боятся, что новая служка принесла в дом заразу, а еще больше боятся того, о чем она болтает в полутьме своей комнаты, однако лекаря не зовут. Переждать беду молча проще, да и не выглядит эта ее болезнь шибко заразной, по крайней мере, никто из дворовых больше не слег. Хозяин велит почаще открывать окна и двери, хозяйка наказывает садить на грудь девушки кошек, которых в последнее время расплодилось в неимоверных количествах. Кайо везет в равной степени на нехорошие и скупые дома.
Кошки к ней так и липнут. Совсем старики и котята, они ходят вокруг, бодают покатыми лбами, и девушка задыхается от тяжелого мускусного тепла. Первое время Кайо отталкивала их от своего лица, но тогда у нее были силы бороться. Теперь она болтается в океане из красок настолько ярких, что больно глазам и на ресницах как будто взаправду остаются крупинки специй и соли. Ей видятся цветные одежды, из синего – в золотой, ей слышится звон колокольчиков, здесь означающий не беду, но присутствие. Когда Кайо зовет (хоть и ловит себя на мысли, что имя спросить не успела), в ответ смотрят с живым состраданием, отчего становится чуть спокойнее. Девушка даже набирает в грудь воздуха, желая поприветствовать, или поблагодарить, или, может, даже попросить о своем, но выстраивать мысли в линию ей теперь слишком трудно.
Кайо виновато улыбается и молчит; иногда поднимает руку, касаясь виска в попытке ухватить за хвост смутные подозрения, но встряхивает головой и вновь, жмурясь, рассматривает сквозь ресницы того, второго.
Аптекарь говорит ей, говорит для нее, монотонно, требовательно и тихо, так тихо, что не разобрать слов, что остается лишь следить за движением губ, и это хуже всего. Кайо пытается думать, а думая, просыпается, чтобы встретиться взглядом с черным котенком, беззвучно и важно разевающим розовую пасть.
Паника выгибает ее тело дугой. Были бы силы – Кайо вскочила бы, спряталась, а пока может только сучить ногами, раздирая ногтями кожу ладоней в кровь, или еще натягивать на глаза ветхое одело. Вместо голоса получается хрип; котенок, заглядывая Кайо в лицо, перебирает лапами, упираясь в ямку под самым горлом. Он трется о подбородок девушки, тычется в щеку влажным холодным носом, а потом прыгает на пол и трусит к кому-то вне ее поля зрения. Чуть погодя он мурлычет, словно маленькая грозовая туча, а Кайо дрожит, но не смотрит в ту сторону. Стоит повернуть голову, как рядом усядется призрак замученной в доме прошлых хозяев не невесты и не жены.
Точнее, он – она – уже здесь. Сначала у самого у порога, потом в углу, потом за спиной и сбоку от Кайо. Появляется, когда вечереет и в комнате никого, садится и наблюдает, тянет тонкую руку, чтобы погладить, как того бакэнэко, а сама все бледная и печальная. Тамаки будто и не желает плохого, но все же – покойница, а Кайо знает, что мертвые возвращаются лишь за одним. Прижав подушку к груди, она отворачивается, за спиною – смешок и топот кошачьих лапок. По крайней мере, эти двое счастливы хотя бы в посмертии, а что касается Кайо…
Больше всего на свете ей хочется снова уснуть. Пусть вокруг будет цвет и тепло, а смотреть на нее будут не выжидающе, но спокойно и даже с сочувствием (ни разу, впрочем, не продемонстрированным вживую). Цепляться за цветные картинки смешно, наверно, он первый бы не одобрил, однако больше у Кайо ничего не осталось. Ей уже даже не стыдно – за то, что придумала, за то, что не смогла отпустить. Спать, провалившись в океан из цвета и красок, почему-то кажется очень важным; голова у нее тяжелая, девушка без борьбы закрывает глаза. И пусть в ее снах чуть больше, чем нужно, когтей и клыков, – Кайо мерещится…
Неторопливый шаг кого-то, обутого в гэта.
А вслед за ним шепот на грани слышимости, тихий вздох женщины и порыв ветра сквозь распахнутое окно. Руки с длинными пальцами касаются запястий и шеи Кайо, тормошат, не дают провалиться в сон, а она привычно сопротивляется, не желая ни бодрствовать, ни снова в упор рассматривать жуткое привидение и его стылый пост. Кайо ругается, даже пытается отмахнуться, но руку ловят и мягко фиксируют. От того, кто присел рядом с Кайо, того, чьи волосы щекочут ей шею, пахнет жженой корицей и, в свете двух раз, когда они чуть не умерли вместе, бедой. Но еще и надеждой; когда Кайо называют по имени, шепчут на ухо, побудительно, без всякого раздражения, она на мгновение перестает дышать. Когда пытаются перевернуть на спину – поддается, но веки все равно держит плотно стиснутыми.
Кайо страшно, страшнее, чем когда бы то ни было. Почему-то она уверена, что смотреть на гостя нельзя, посмотришь, поверишь, и морок тут же исчезнет, и в комнате снова усядется бледная до синевы Тамаки с котом. Поэтому Кайо не смотрит, не двигается, но слушает, не замечая, как в уголках глаз копится влага. Комната отвечает ей мерным звуком шагов и шорохом, сопровождающим какое-то действие, кажется, гремит аптекарский короб. В движениях вошедшего нет суетливости или спешки, он точно знает что делает и явно никуда не торопится. Очень скоро он возвращается к Кайо, и к запаху специй добавляется острая вонь чего-то сверхъестественно едкого.
Стараниями сочувствующих девушке приходилось принимать самые разные лекарства, но это обещает запомниться на всю оставшуюся ее жизнь. Одним рывком Кайо приподнимают вместе с подушкой; к подбородку подносят чашу, содержимое которой пробуждает мысли о тысячах альтернативных вариантов, но Кайо, собрав все свое мужество, делает большущий глоток. Одна ее часть тут же задумывается о том, что легкая смерть тоже считается разновидностью сострадания, другая заходится в кашле, чувствуя, как щиплет от слез лицо.
По щеке чиркает ноготь, и влаги на коже становится меньше.
– Горькое, – не открывая глаз, тихонько жалуется во внимающую тишину Кайо. У нее горят щеки, но теперь, кажется, не только, не из-за температуры. Лекарство действует быстро, Кайо уносит в сон, без сновидений на этот раз, но она все-таки успевает нащупать руку, вполне реальную, теплую. С мыслью, что сейчас терять нечего, а краснеть она будет потом, служка легонько сжимает чужие пальцы. Ведь теперь «потом» для нее точно настанет.
Аптекарь просто садится рядом, занимая место, где прежде бдела Тамаки. Комната наполняется дымом курительной трубки и кошачьим мурлыканьем.